– Вы собираетесь здесь работать? Ведёте кружок движения? – это постоялица в короткой стрижке, бодрых морщинках, острый дельный прищур, это она спрашивает с другой стороны стола.
– Нет-нет, просто показываю Самуэле.
– Так вы социальный работник?
– Нет-нет, я не из Хайфы, приехала показать выученные движения, я давно обещала. Вы не против?
– Нет, что вы! Продолжайте! – и впивается в меня неотводимо, недвижно, дельно.
Продолжаю. Главное – удержать струение, говор телесных знаков. И пусть кто-то дёргает. Но над гладью поверхностей (пол, стол – мой прилавок) скапливается беспокойство… просверлить, продырявить раскладываемый товар. Из-под стрижки, из полоски рта, из прищура на порцию телодвижений прыскает любезная порция реплик.
– Это полезно для суставов.
– Это для поясницы хорошо. – И т. д.
– Так вы подруга?
Обмахиваюсь, как веером, клочками слов. Отмахиваюсь, как ракеткой, как мигалкой проносящихся машин. Странный пинг-понг по ту сторону смыслов.
– Вы вместе работали?
– …я… обещала Самуэле… Я вам мешаю?
– Нет-нет, это я так! – Прищур жёстче, острее. И вдруг по-русски:
– Меня зовут Геся. Я из Польши. А вы откуда?
– Из России.
– Я понимаю, что из России, но из каких мест?
Раздвоение личности, почти до судорог. Как выкрутиться из мельтешений слов и удержаться с Самуэлой.
– Ой, сбегаю к дежурной, я же просила тейп!
Стряхиваю стойки и настройки Flamenco, шурую к окошку Главной, к будке, кляня тупоумие радужных своих уготовлений, затей-задумок, как встряхнуть шаль, чтобы не задеть; а как укладывала бахрому – на всякий случай! малую, не чрезмерную! – вдруг всё сойдётся и получится?
Ничего не сойдётся, не случится и не получится! Не из чего случаться и получаться.
Окна до потолка. Даль стены залита их светом. Стена в поделках прикнопленных и подвешенных. Окна – сплошняком во двор, громадный, пустейший.
…Работник занят на втором этаже. Его вызовут.
Поменьше спрашивать у персонала. Я помеха их занятости. Лучше не раздражать. Возвращаюсь, ищу розетку. А-а, вот она, занята под бочок-кипятильник… два краника! Здесь можно и холодной водицы напиться!
Самуэла отводит портьеру ближнего окна. Открылась ниша – а там тейп! Чудно! Сейчас поставим диск, и музыка потащит за собою.
Пробую. Тейп мертв, диск не крутится.
– А какое ваше имя было раньше? Хагит – такого в России не бывает.
– Агафья, Агафья, греки перевели Хагит в Агафью. Уф, незадача! Надо просить другой тейп. Заодно подыщу место, чтоб не мешать показом.
– Да вы не мешаете, не мешаете! Вы родственница?
– Между столами неудобно. Поищу подходящее место.
…Кажется, здесь уже проходила. Кажется, уже несколько раз здесь проходила с тем же вопросом, искала подходящее место. Даже если в недрах заведения отыщется некто подходящий для поисков тейпа, даже если найдут звукоспособный прибор, всё равно неизвестно, закрутится диск или нет. А при входе предупредили: только до обеда. Оставшийся час-полтора уйдёт на хождения к будке и ожидания, они длятся, длятся… а время ужимается, как шагреневая кожа.
Крутоплечий мужик в белой служебной куртке приспособляет коляску с подопечным на дощатый настил. Раздвинул окна-врата, проверил внизу между ними и коляской зазоры; ага, педали, сдвижная подставка для ног, рычажок управления… Сверил, вправил коляску, чтобы прошла свободно, бодро вывез постояльца наружу. Проскакиваю вслед обозреть окрестность.
Кусты, деревья, скамья. Пустынность. Бурные заросли цветут у дальней решётки вдоль боковой улицы. Тихо. Возвращаюсь в старинный (для нового Израиля), высокий, вытянутый, как галерея, зал; хожу в нём как по кругу. И Геся не сводит прищура, ждёт прищучить меня в этом коридоре двоемыслия и двоесмыслия; какой-то пинг-понговый бред и всё на свету.
