Как и все в роду Хравна, Тордис была высокой, но не в пример другим выглядела слишком худощавой и бледной. Длинные светло-русые волосы, густые и плохо чесанные, спускались ниже колен и окутывали всю фигуру, скрывая толстое серое платье с большими серебряными застежками тонкой работы. Отказываясь от самых простых удобств, укрываясь потертыми шкурами и питаясь одним хлебом, Тордис обожала серебро и охотно принимала в подарок все, что ей приносили. Между наплечными застежками у нее висело пять или шесть серебряных цепей разной длины и толщины, на худых и бледных руках звенело множество браслетов. Пальцы руки, лежащей на дверном косяке, походили на птичьи когти. Как всегда, Эрнольву стало неуютно от взгляда больших, темных с расширенным зрачком блестящих глаз сестры. Но он смирял страх и неприязнь. Даже безумная, эта женщина оставалась его сестрой.
– Приветствую тебя, брат! – протяжно проговорила Тордис, как пропела, и даже сделала шаг навстречу. У Эрнольва полегчало на душе. Сегодня ее голос звучал бодро, ясно, и в голове, как видно, было посветлее обычного. – Заходи. Я давно тебя не видела.
Она подошла к брату вплотную, подняла свою птичью лапку и ласково царапнула его по щеке.
– Красавчик ты мой, – невнятно мяукнула она, будто кошка, и в глазах ведуньи мерцала отстраненная ласковость.
Эрнольву и раньше казалось в такие мгновения, что безумная сестра обращается не к нему, а к кому-то другому, кого видела в нем. Она и раньше, до «гнилой смерти», называла Эрнольва красавчиком, хотя он был вовсе не красивее Халльмунда. Колдунье даже не требовалось привыкать к новому лицу брата – она видела в человеке не внешнее и потому никакой перемены не заметила. Именно Эрнольву Тордис неизменно радовалась больше, чем всем прочим родичам.
Хозяйка отошла с порога, гость шагнул в дом, оставив дверь открытой, и сел на свое обычное место, на край скамьи возле самой двери, где посветлее. Тордис, напротив, забилась в самый темный угол, но не велела закрыть дверь. Она знала, что люди предпочитают разговаривать при свете, и уважала странности своей родни.
– Я сегодня видел сон, – без предисловий начал Эрнольв, Тордис не любила, когда у нее засиживались подолгу. – Мне снился отвратительный мертвец с рогами, бродящий вокруг дома. Я подумал по дороге: наверное, это Халльмунд хочет подать мне какую-то весть из Хель. Наверное, эта весть не из самых добрых?
– А ты носишь рунный полумесяц? – спросила Тордис из своего угла.
Эрнольв кивнул:
– Ношу. Я хотел снять, но… он как-то не снялся.
Вытащив из-под рубахи амулет, Эрнольв покачал его на ладони, не снимая ремешка с шеи. Это было не самое внятное объяснение, но до помраченного рассудка Тордис невнятные доходили гораздо лучше. А эти слова оказались и самыми верными: Эрнольв не раз думал, что полумесяц пора снять, не раз брался за него и пробовал стянуть ремешок, но какая-то неясная сила удерживала его руки, какое-то темное внутреннее чувство мешало. Рассудку не удавалось убедить душу, что брат мертв и связь с ним больше не нужна, невозможна. Он все не верил. И вот – дождался.
– Дай его мне! – Тордис протянула худую длинную руку.
Эрнольв стащил ремешок с шеи и бросил сестре. Золотая звездочка тускло сверкнула в полутьме дома, Тордис ловко поймала ее и сжала в ладони.
– Теперь молчи и не мешай, – сказала она. – Я попытаюсь добраться до Халльмунда.
