Бежали и не оглядывались, а потом, видимо, от пережитого стресса начали смеяться, сначала тихо, а потом эмоции стали переваливать через край, так что пришлось остановиться, слезы лились ручьями, а живот болел от коликов. Они так хохотали, что даже собаки перестали на них лаять, видимо чувствуя, что страх у старшеклассниц окончательно растворился ото всех этих вечерних авантюр.
Однако смех прекратился, и это пьянящее чувство от приключений вдруг пропало, как будто его и не было, когда они дошли до момента расставания, и каждый должен был пойти домой.
***
Был уже поздний вечер, пора было возвращаться к ужину и делать домашнее задание, только Аделю, к ее несчастью, не ждали ни ужин, ни спокойствие для работы с учебниками.
Однако ничего не оставалось делать, как возвращаться; темнело, а с сумерками опускалась температура, присутствие весны все еще давало о себе знать холодными зябкими вечерами.
Она тихонько вынула ключ от квартиры, всегда висевший на груди на веревочке, и хотела было открыть им дверь, как та неожиданно распахнулась сама. Большая и широкая фигура отца стояла в проеме, словно он поджидал ее там весь вечер. Это насторожило Аделину и застало врасплох, она просто стояла, пока, наконец, он своей мощной рукой не втащил ее тоненькую фигурку в дом, смеясь над ее нерасторопностью и осторожностью. Вся эта веселость с сильным запахом спиртного очень встревожили девушку. Отец после смерти матери почти никогда не улыбался: он работал шахтером – это была тяжелая и мучительная работа, но весь достаток, а это было не мало по тем временам, они с мачехой быстро тратили на спиртное или что-то еще. В любом случае, ничего из этих денег Аделя не видела: одежда была либо из детдома, либо подаренная добрыми людьми, питались скудно и просто, зато дом с каждым годом наполнялся все большим и большим количеством пустых бутылок из- под водки, которые, словно его полноправные жители, стали населять все комнаты.
В целом отец Адели был хорошим порядочным человеком и желал добра дочери, но потери, тягостные обстоятельства жизни так изменили его, что он порой сам не узнавал себя в зеркале. Периодически он впадал в такое тяжелое состояние отчаяния, что было очень горько наблюдать за его мощной фигурой, сгорбленной и уныло сидящей на краю кровати, будто грустный великан, плачущий и убитый горем, сошел с картин известного художника. Поэтому, видимо, Адели не обижалась на него, в душе очень жалея и переживая его уныние, прощала за синяки и оскорбления. Когда он был трезв, то был добр с ней, даже втихаря, тайком от мачехи, совал рубли в карманы, иногда плакал об умершей матери и доставшейся Адели сиротской судьбе. Но приходил момент, когда он, словно его подменили, становился злой и агрессивный, черные глаза наливались кровью, он разговаривал сам с собой, и разговоры эти были страшные, гневные. Но даже в такие моменты девушка любила и жалела отца.
– Проходи-проходи, дочка. Сегодня хороший и радостный день! Наконец-то, мы сможем чем-то помочь твоей судьбе, и, снимая с плеч Адели ранец, он небрежно бросил его на пол, ведя ее за руку в зал, где, как оказалось, их ждали какие-то люди.
В комнате сидела мачеха, раскрасневшаяся и тоже в приподнятом настроении, видимо, от выпитых рюмок, которые горой стояли на столе вперемежку с какими-то закусками. Она радостно поприветствовала Аделю, блаженно расплылась в беззубой улыбке, и стала что-то комментировать незнакомой женщине о том, какую красивую дочку они вырастили на старости лет.
