– Я бы и сам не поверил, что Он отправит именно меня.
Илия Дон Кехана не удивился. Хотя даже видимо было – чему.
На этот раз посредник говорил, невинно изогнувшись в воздухе (даже как бы с ямочками на щеках), причем – слова (каждое из слов) он словно бы выговаривал! Причем – словно бы полными губами (полными смысла, тепла, доверчивой близости и нежного прикосновения).
Но удивительным было совсем другое:
Кар-р настолько увлекся перевоплощением, что и сам не заметил, как прямо-таки огненно выделил это свое местоимение «Он»; причём – этим выделением из себя (никакого места вообще не имеющего) вороний вопль «проговорился»! Человеку Стихии Воды (всё собой наполняющему) могло бы показаться, что речь идет о ещё одной Стихии (а именно – Огня); но – было очевидно: Кар-р сейчас излагал неизмеримо более значимое.
Причем получалось у него не очень хорошо, он запинался и мямлил.
– Я и сам поражен… С тех пор, как Слово само приходило в мир, ничего подобного еще не было, – почти что прошептал вороний вопль. – Я поражен…
Илия Дон Кехана опять ему не ответил. Молчание опять загустело, как изморозь на стекле. Опять стало холодно.
– Ведь чего все ждут от меня? Лишь перемены мест слагаемых, лишь манипуляций внешностью мира, лишь моей посредственности (посреди Темных веков), – словно бы сам себе удрученно выговаривал Кар-р. – Мне всегда было довольно моей власти над коллективным сознанием, а внешнему миру всегда было довольно меня, престидижитатора и манипулятора, простой функции.
Идальго не был удивлён. То, что представало формализированным вороньим воплем, вообще могло быть чем угодно. Даже близящимся звуком женских шагов могла быть.
Кар-р улыбнулся:
– Я никогда не стремился передавать от бессодержательного к бессознательному; зачем мне?
Он не оскорблял ни всей прекрасной половины, ни отдельно близящейся её представительницы. Все это Кар-р говорил о себе; но – вышло, что сказал не о себе. Потом Кар-р говорил ещё что-то, но Илия перестал его слушать. Ведь вороний вопль уже вымолвил чистой Воды правду, и больше не было необходимости добавлять живое к мертвому.
Зато обозначилась необходимость мертвое делать живым. Ведь зачем бы еще понадобился Старику версификатор, как не вдыхать дыхание жизни в иллюзию жизни? Впрочем, такого вопроса никто не задал, не было в том нужды.
А жаль! Ответ на него прозвучал бы на чистейшей Воды русском языке.
Впрочем, даже изречения вороньего вопля (упрямо выговаривавшего Илии Дону Кехана – то ли иберийцу, то ли семиту – на наречии бриттов) должно быть приведено (хотя оно оказалось не более, чем разъяснением вышесказанного), и я его привожу почти что за руку:
– Он снова вас любит и разрешает выйти на свет Божий, чтобы вас стало видно и слышно.
Вороний вопль опять сказал чистую правду, но и это ему опять не помогло. Хотя – указание на «свет Божий» было сильным ходом. Но – любовь и веру никому не применить для извлечения личной «пользы». Так называемая «польза» ещё никого не сделала целым человеком. Ни у кого еще не получилось приложить любовь и веру для собственной видимой пользы (то есть исцелиться).
Любовью и верой нельзя ни угрожать, ни угождать.
Но именно это провозвестник и собрался проделать. Ведь (разумеется даже разумом) Стариком он именовал самого Бога! Ещё более разумеется, что Кар-ру сейчас (не смотря на его мямлость) было вполне покойно, то есть – за свою сомнительную вольность он не ожидал себе никакой кары (причем – не только благодаря своему с ней созвучию).
