Но! Бог наказует! Только тех, которых любит. Иных Он просто забывает. И они даже могут быть счастливы. А вот если о тебе всегда помнят… Если о тебе помнят, и ты существуешь в невидимом – забудь о нынешнем себе и исполняй другого (уже и только – будущего) себя.
Наивысшая кара уже совершилась над вороньим воплем: его попросту не существовало там, где всесуществовал Тот, кто здесь и сейчас именовался попросту – Стариком!
Разумеется, вороний вопль еще попробует самоутвердится в настоящей жизни, причем – это у него почти получится. Но обо всём этом будет сказано дальше (жизни и смерти), причём – неспешно и в свой черед (то есть – в ритме, слове, гармонии) будет помянуто, как в версифицированном мире функция становится видимой.
А пока нам не о чем с ним говорить.
Так о чём же нам говорить,
Когда говорить не о чем?
Так о чём же нам полюбить,
Если любовь над речью?
Так о чём же нам умолчать
Всей тишиной меж нами?
Мы живём именами
И пробуем их кричать (и видим произнесенное).
И действительно, о чём? Что дальнейшая судьба Идальго представлялась печальной, понятно. Что печаль эта была не человеческой, а сверхчеловеческой (ничего хорошего в том, чтобы искушать «малых сих», нет и не будет) – это тоже понятно: речь не о счастье, а об исполнении вести – как некоей вселенского масштаба версификации!
А что стиль этой печальной постановки будет трагедиен, разумелось даже разумом, причем – роль греческого хора (комментатора и ключника) самоутвержденный Кар-р уже назначил самому себе и готовился собой сопроводить дальнейшее формирование миров.
Так о чем было им говорить, когда говорить уже не о чем?
Не о том же, как именно (дальше) быть всему миру – с Россией или быть без России? И зачем миру (у которого есть все шансы стать «миром считающих себя личностями насекомых») – быть без России? Тогда этот вопрос ещё оставался отрыт. Мой президент ещё не давал своего определения: мы попадём в рай, а агрессор отправится в ад. (цитата по памяти)
Кто еще (кроме Старика) может решить, хорошо или плохо всему нашему миру (и прошлому, и будущему) – быть с Россией, то есть – быть со всею Россией, или быть только с частью её, сохранив для себя ее опустелую внешность? Верно, что не Илия Дон Кехана, рыцарь Ламанческий, (чье имя в переводе с языка версификаций означает: защитник клочка земли, одной шестой части суши), будет решать эту мировую проблему.
Он – защищает. Но решает – не он.
Ясно только одно: внешний мир хочет быть счастлив по своему, а Илии велено выйти из своего Божьего Царства и перестать быть счастливым, и настать жить чувством и болью, которых доселе ему удалось избежать.
Больно ли родинке на губе,
Когда человек жжет глаголом?
Когда человек лжет глаголом -
Оставив ему только вид внешнего телосложения!
Ибо признак у жизни простой:
Этот вольно дышит душой,
А «не этот» – лишь грудь вздымает важным телодвижением
И косится зрачком влажным
На мимо летящий праздник…
Вот и родинка на губе
Тоже может сама по себе
Оказаться призраком родины!
Есть многое на свете, что только снится нашим мудрецам, например: какой выбор сделать тогда, когда нет никакого выбора? Или – ещё например: что значимей миру – культура Италийского Ренессанса или поделки народов Севера? Человеку – приходится выбирать, но человекам вообще такой выбор неправильно делать.
Вот и приходит человек к тому, что каждый (персонифицированный) выбор – персонально неправилен. Приходит человек к тому, чтобы – не выбирать: пусть выбор сам себя выберет… Кар-р!Именно в этот миг (прямо из пустоты за окном) из подспудных слоёв миропорядка на первый план моей истории выступила (вполне, впрочем, поправимая) неправильность происходящего… Кар-р!
