– Я в эту субботу не ходила в клуб, – равнодушно ответила Ирен. Она еще чуть подвинулась, освобождая больше места грузному телу собеседника.
– Жалко вам его? – участливо спросил Дмитрий Алексеевич. Он пригладил челку и спрятал руки в карманы джинсов.
– Пожалуй. Он так трогателен в своей печали. Смотрите, как его глаза горят чем-то непримиримым.
– Горят. Вы, наверное, спрашиваете себя, в чем же он виноват в той истории с Тамарой?
Ирен с интересом взглянула на Дмитрия Алексеевича.
– Мне сложно рассуждать на эту тему. Вернее, я боюсь рассуждать на нее, – немного поежившись, ответила Ирен.
– «Давно отверженный блуждал
В пустыне мира без приюта:
Во след за веком век бежал,
Как за минутою минута,
Однообразной чередой.
Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья.
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья –
И зло наскучило ему», – процитировал Дмитрий Алексеевич, и его полные щеки порозовели.
– Вы любите Лермонтова? Я тоже. Но не все. Прозу больше. Хотя поэма «Демон» мне очень интересна. Я ее не понимаю до конца. У меня возникает внутренний конфликт. Ощущение несправедливости.
Ирен поймала на себе внимательный взгляд маленьких, заплывших жиром глаз, которые вдруг ожили. Дмитрий Алексеевич даже похорошел от этого внутреннего оживления.
– Конфликт определенно есть. Несправедливость – не уверен. Каждый творец вправе решать судьбу своего героя. Справедливость в том, что создатель всегда прав. Он дает жизнь, он распоряжается линией его судьбы, он решает, как персонажу его книги умереть или счастливо замереть в бесконечном бессмертии неоконченной истории, – Дмитрий Алексеевич говорил убежденно, не сбиваясь. Наверное, он много размышлял на эту тему.
Ирен нравился этот разговор.
– Вы правы. Но меня это не избавляет от желания спасти лермонтовского Демона. Мне кажется, что и Врубель сочувствует ему… Вот и экскурсовод сейчас об этом говорила.
– Сочувствует, даже любит… Вон каким красавцем написал его. Видит в нем человеческое, – согласился Дмитрий Алексеевич.
– «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…» – начала Ирен.
Дмитрий Алексеевич как-то неестественно изогнулся и даже подпрыгнул от возмущения.
– Но это уже не Лермонтов! Это Гёте. Не путайте, пожалуйста. И, может, прежде чем сочувствовать кому-то, стоит внимательнее изучить вопрос.
Ирен с уважением посмотрела на программиста. Да, точно. Это была цитата из Гёте. А сочувствовать тому, кто непонятен – глупо. Они немного помолчали. Дмитрий Алексеевич вздохнул.
– Мне приятно, что я вас встретил в таком месте. Я не ошибся в вас, – Дмитрий Алексеевич шаркнул ногой, как бы собираясь откланяться.
– И мне. Я все вспоминаю вашу фразу про доверие. Вы говорили, что я слишком доверчивая. Что вы имели в виду? – вдруг спросила Ирен.
Вопрос застал айтишника врасплох.
– То и имел. Вы доверчивая. Вот вы и про господина Королёва невесть что подумали. Нарисовали себе сказочного принца, спасшего вас. А его мыслишки – тьфу! Выше его причинного места и подняться не могут!
Ирен неожиданно покраснела.
– Вы не можете оценивать незнакомых вам людей! – повысив голос, возразила она.
– Некоторые так мелки, что их несложно оценить, не узнавая. Ну вот! Вы уже защищаете его, как будто он ваш друг, – Дмитрий Алексеевич попятился еще больше.
По взгляду Ирен он вдруг понял, что вторгается во что-то, волнующее его и одновременно вызывающее нестерпимое чувство гадливости, похожее на удушающий приступ ревности.
