Она пытается рассмотреть его ручки – и не может, пытается увидеть ножки – и тоже не может; потом он поднимает свою крохотную головку, и она смотрит ему в лицо, на котором нет ни глаз, ни рта, ни носа, а только два смыкающихся и расходящихся в разные стороны зубика…
Дездемона моментально просыпается, и проходит несколько мгновений, прежде чем она понимает, что ее действительная, настоящая кровать абсолютно мокрая. У нее отошли воды…
…А на льду при каждом нажатии на педаль газа фары у «паккарда» загораются все ярче и ярче. «Паккард» достигает фарватера и оказывается где-то между берегами. Огромный черный котел неба усыпан звездами. Ни Зизмо, ни Левти уже не могут вспомнить, откуда они приехали, сколько раз сворачивали и в каких местах были промоины. Замерзшая поверхность покрыта следами, разбегающимися во все стороны. Они минуют останки ветхих, наполовину провалившихся под лед драндулетов, изрешеченных пулями, вокруг которых валяются ведущие мосты, колесные диски и шины. В темноте и снежной круговерти деду начинает отказывать зрение. Несколько раз он ловит себя на ощущении, что навстречу им едут машины. Они возникают то спереди, то сбоку, то сзади и движутся с такой скоростью, что он не успевает их рассмотреть. Теперь салон «паккарда» заполняется новым запахом – кожу и виски забивает другой, металлический привкус, пересиливающий даже аромат дезодоранта Левти, – запах страха. И именно в этот момент Зизмо спокойно спрашивает:
– Никогда не мог понять, почему ты никому не говоришь, что Лина приходится тебе двоюродной сестрой?
Этот вопрос, словно удар грома средь ясного неба, застает моего деда врасплох.
– Мы не делаем из этого никакой тайны.
– Да? – переспрашивает Зизмо. – Однако я никогда не слышал, чтобы ты говорил об этом кому-нибудь.
– Там, где мы жили, все приходились друг другу родственниками, – пытается отшутиться Левти. – Нам еще далеко?
– На другую сторону фарватера. Мы все еще на американской стороне.
– Как ты их здесь отыщешь?
– Найдем. Хочешь побыстрее? – И, не дожидаясь ответа, Зизмо жмет на акселератор.
– Да нет. Притормози.
– И вот еще что меня очень интересует, – продолжает Зизмо, прибавляя скорость.
– Джимми, осторожнее.
– Почему Лине потребовалось уезжать, чтобы выйти замуж?
– Ты слишком быстро едешь. Я не успеваю смотреть на лед.
– Отвечай.
– Почему она уехала? Просто в деревне не было женихов. К тому же она хотела в Америку.
– Серьезно? – И Зизмо еще прибавляет скорость.
– Джимми! Тормози.
Но Зизмо выжимает педаль до пола и кричит:
– Это ты!
– О чем ты?
– Это ты! – ревет Зизмо, двигатель начинает скулить, и машину заносит на льду. – Кто это? – требует Зизмо. – Говори! Кто он?
…Но прежде чем мой дед успевает ответить, по льду ко мне несется другое воспоминание. Воскресный вечер, и отец ведет меня в кино в яхт-клуб Детройта. Мы поднимаемся по лестнице, покрытой красным ковром, проходим мимо серебряных морских призов и портрета гонщика на гидропланах Гара Вуда. На втором этаже расположен зал. Перед экраном – ряды деревянных складных стульев. Свет гаснет, и луч дребезжащего кинопроектора высвечивает в воздухе миллион пылинок.
Отец считал, что единственный способ внушить мне национальное чувство – это показывать дублированные итальянские фильмы на сюжеты греческих мифов. Итак, раз в неделю мы лицезрели Геракла, который то убивает Немейского льва, то похищает пояс царицы амазонок («Видишь, Калли, это пояс»), а то – без всякого подтверждения этого эпизода в классическом тексте – оказывается беспричинно брошенным в яму со змеями. Но больше всего нам нравился Минотавр…
