– Минуточку, Тесси. Мы здесь собираемся сразиться.
Она похлопывает его сильнее.
– Что?
– Температура. – Она умолкает. – Повысилась на шесть десятых.
Она начала-таки пользоваться термометром. Отец ошеломлен.
– Сейчас? – шепотом спрашивает он. – Господи, Тесси, ты уверена?
– Ты велел мне следить за температурой, и я говорю тебе, что она повысилась на шесть десятых градуса. К тому же прошло уже тринадцать дней с того времени, как ты… сам знаешь что, – добавляет она, понизив голос.
– Ну давай, папа, – канючит Пункт Одиннадцать.
– У меня нет времени, – отвечает Мильтон и кладет свое яйцо в пепельницу. – Это мое яйцо, и не смейте трогать его, пока я не вернусь.
И мои родители совершают все необходимое наверху в своей спальне. Природная детская скромность мешает мне представить себе эту сцену во всех подробностях. Разве что одна деталь: когда все закончено, мой отец произносит: «Ну вот, теперь должно получиться». И он оказался прав. В мае Тесси узнала о том, что забеременела, и началось долгое ожидание.
В шесть недель у меня уже были глаза и уши. В семь – ноздри и губы. В то же время начали формироваться мои половые органы. Эмбриональные гормоны, подчиняясь хромосомным сигналам, начали подавлять структуры Мюллера и способствовать развитию каналов Вольфа. Мои двадцать три пары хромосом соединяются и скручиваются, вращаясь, как колесо рулетки, в то время как папочка кладет свою руку на мамин живот и произносит: «На счастье!» Выстроившись ровными рядами, мои гены в точности выполняют полученные распоряжения. Все, за исключением пары отщепенцев – или революционеров, в зависимости от того, как вы на это смотрите, – которые скрываются в хромосоме под номером пять. Вместе взявшись за дело, они истребляют энзим, препятствующий выработке определенного гормона, и тем самым сильно усложняют мне жизнь.
Мужчины в гостиной перестают говорить о политике и вместо этого делают ставки на то, кто родится у Милта – мальчик или девочка. Мой отец абсолютно уверен. Через двадцать четыре часа после соития температура у мамы повышается еще на две десятых, подтверждая овуляцию. К этому времени «мужские» сперматозоиды уже измождены. А «женские», как черепахи, выигрывают забег. (В этот момент Тесси вручает Мильтону термометр и заявляет, что больше никогда не хочет его видеть.)
Все это предшествовало тому дню, когда Дездемона вращала ложечку над животом моей матери. Ультразвук еще не открыли, поэтому приходилось использовать кухонную утварь. Дездемона садится на корточки. Кухня погружается в гробовую тишину. Женщины смотрят и ждут, закусив губу. Сначала ложка вообще не движется. Рука у Дездемоны дрожит, и у тети Лины уходит несколько секунд на то, чтобы привести ложку в равновесие. Затем ложка начинает вращаться, я брыкаюсь, мама вскрикивает. И вот, словно от невидимого ветерка, ложка начинает раскачиваться, описывать круги, которые постепенно превращаются в эллипс, а затем продолжает свое движение по прямой линии, один конец которой указывает на печь, а другой – на скамейку. Другими словами – с севера на юг.
– Корос! – выкрикивает Дездемона. И вся кухня заполняется криками: «Корос! Корос!»
– Могу поспорить, что она ошиблась, – произносит ночью отец. – Двадцать три безошибочных прогноза – это слишком много. Поверь мне.
– Я совсем не против мальчика, – отвечает мама. – Главное, чтобы оно было здоровым, с десятью пальчиками на ручках и на ножках.
