– А тебе будет счастье, дорогой! Много счастья ждёт тебя в жизни! И жизнь твоя будет долгой и весёлой. Потому что человек ты добрый и хороший!
– Потрясающе! Невероятно! Умопомрачительно! – не сдержался Полозов. – Хорошо ещё, Олег Николаевич, что вы не есть тот самый добрый и весёлый человек, кого я должен буду принести в жертву моей карьере. …А вы уже успели поведать своей уважаемой знакомой о том, почему вас здесь содержат?
Я ответил утвердительным кивком.
– И что на это скажете? – спросил Полозов Тамару.
– А что сказать? Он ведь её из жалости убил, а не по злобе и не из корысти. Да и какая у него могла быть корысть?
– Да хотя бы та же квартира…
Я резко повернулся к Полозову и едва сдержался чтобы его не ударить. Заметив это, он поспешил извиниться:
– Прости, Олег Николаевич, прости Христа ради! Издержки профессии.
* * *
Когда гадалка вернулась к своему табору и кортеж автомобилей пустился в обратный путь, мы с Полозовым долго не могли прийти в себя после услышанного.
– Похоже, зря мы во всё это ввязались, Евгений Андреевич, – сказал я Полозову на вечерней прогулке. – По правде сказать, мне и твоих денег жалко, и твоих нервов.
– Согласен, полный абсурд, – ответил Полозов. – А может, старушка просто из ума выжила?
– Скорее всего, так оно и есть – по-другому её слова не объяснить. Я не вижу в них даже намёка на самую хромую и убогую логику.
– Вот-вот! А мы с тобой из-за этого едва не подрались. Ну куда это годится?
– Ладно, пойдём-ка лучше по палатам, а то что-то погода портится.
В ту ночь мне опять снились птицы. Но это не были обычные воро́ны или сизари, живущие стаями на городских чердаках и голубятнях, и даже не лесные вяхири, луговые перепела или болотные совы, каких я видел не раз в зоне отчуждения вокруг вверенного мне полигона. Мне снились огромные морские птицы с размахом крыльев шире моих распростёртых рук – предвестники беды, если верить старинным легендам.
Прошло две или три недели с тех пор, как я поручил Малику лечить мои душевные хвори. Всё, за что я боролся и держался, осталось в прошлом, о котором я не жалел, но которое ранило меня так, что я помимо воли попытался стереть его из памяти. Однако на тот момент амнезия и ночные кошмары не были единственными симптомами моего душевного расстройства. Я уже начал наяву видеть странные вещи, даже не всегда разбирая, что из них правда, а что – наваждение.
Могу похвалиться: причудливая архитектура моей одержимости крылатыми позвоночными – а среди них были не только птицы и летучие мыши, но и совершенно фантастические существа – заинтересовала и озадачила Малика и других его собратьев по цеху. Дошло до того, что клинический случай больного Ш. сподвигнул моего друга на написание пары научных статей и одного доклада. В других обстоятельствах я, возможно, был бы даже польщён таким вниманием, но я пользовался популярностью не только в кругу врачей – ко мне, не сговариваясь, упрямо тянулись другие душевнобольные, вроде впавшего в маразм старичка и тихо вегетировавшей в своём мирке Светланы.
Иными словами, в те дни я не знал покоя, ни когда спал, ни когда бодрствовал.
В том сне я стоял на маленьком островке – скорее даже на жалком клочке суши, окружённом с четырёх сторон безбрежным океаном, а птицы кружили над моей головой, иногда подлетая так близко, что я чувствовал потоки воздуха из-под крыльев, а пару раз даже смог разглядеть своё отражение в иссиня-чёрных птичьих зрачках – неподвижных, лишённых всякого выражения, где застыла то ли полная пустота сознания, то ли, наоборот, безграничная и непостижимая мудрость.
