— С этой сумасшедшей?!
— Ты на громкой связи, фильтруй, чего говоришь, — шикает капитан.
— Понял, товарищ капитан, исправлюсь, — тут же соображает.
— Почему это сумасшедшая?! — хлопаю ресницами. Тетя Клава хоть и не слишком добрая женщина, но вроде бы справочку от психиатра не имеет.
— Ну… когда дом горел, бабка как побежит туда! Мы подумали, что у нее крыша поехала на фоне пожара.
— Она с детьми в горящий дом побежала?! — распахиваю глаза, не веря в то, что слышу.
— Нет, мальчишек какой-то тетке сунула, а сама как рванет…
— И что? — бледнею.
— Как что? Еле вытащили. Она причитала что-то про ценности, а потом в обморок упала. Ну ее в скорую погрузили и отвезли в больницу.
— Класс… — выдавливаю. — А что за тетка? Где мне ее искать?
— Просто прохожая. Она так и сказала про себя.
— И что, вы у нее даже имя не спросили?! Это же дети…
— Так зачем? Она их не стала забирать, — вдруг заявляет Петренко.
— С этого момента поподробнее…
— В общем, дело было так… Дети плакали, пришлось им пожарную машину показывать, чтобы успокоить. Ну и пока ребята тушили то, что от дома осталось, а скорая увозила вашу бабку, я и не заметил, что тетка под шумок свалила. Оставила на мне детей. Я у соседей поспрашивал, никто не знает чьи. В сумке нашел свидетельство.
— И?! — хором спрашиваем.
— А, вспомнил, — бьет себя по лбу Василий и вклинивается в разговор. — Ты еще на плакат указывал и шутил…
— Какой еще плакат? И что смешного в человеческом несчастье?! — рычу. — Можно конкретнее?
— Ну большой, рекламный… Там какой-то мужик в очках изображен… с информацией про благотворительный фонд… или что-то такое... — тут же оправдывается.
— Не было никаких шуток, не ври! — орет в трубку Петренко.
— Ну не ты, значит, братец твой …
— При чем тут мужик в очках?! — багровеет капитан. — И какой еще брат?! А ну, быстро объяснили, пока я вас погонов не лишил!
— Исправимся, товарищ капитан, — Василий встает по стойке смирно. — Мы свидетельство нашли в детской сумке, а там: мама — Маша Иванова, отец — Вася Пупкин. Ирония в том, товарищ капитан, что таких по всей Москве миллионы.
— И вовсе не Маша! Я Настя! — свожу брови. — А отец у них Максим, а не Вася!
— Точно! Лобанов! — поддакивает лейтенант. — Как на плакате. Максим Лобанов, из фонда. Я его лицо часто по телевизору видал. Вот Гордей и пошутил, что дети его.
— Дети Гордея?! — раздувает ноздри капитан.
— Да нет же, — хором отвечают. — Дети Лобанова.
— А Гордей — это кто?
— Брат его. Не Лобанова, конечно, а Петренко.
— А он что делал с вами на выезде?
Молчание.
— Еще раз спрашиваю…
— Брат в театральном учится, товарищ капитан. Попросился на выезд, в роль, так сказать, войти. Очень осторожно, издалека, — откашливается Петренко. — Его к дому никто не подпускал, все без нарушений... Просто наблюдал за работой. Как свидетель.
— Я вам не мешаю тут?! Может, вернемся к детям? — цежу сквозь зубы, напоминая о себе.
— Да, да. Что было после неудачной шутки про как-там-его?
— Лобанова.
— Ага.
— Я сказал, что Петренко дебил и у виска покрутил. Не может быть отцом этот Лобанов.
— Вы что, моих близнецов мужчине с плаката отвезли?! — задаю вопрос едва дыша.
— Нет. Мы на вызов поехали.
— А дети?! — снова спрашиваем с капитаном. Он уже целую пачку салфеток перебрал, вытирая с себя пот, хотя здесь совсем нежарко… а с него так льется, словно он бежал марафон.
— Мы спросили у главного, чего с ними делать, он сказал, что в полицию надо. Пусть они и ищут родителей.
