Срочный вызов - страница 6

Ждет.

Не дождется!

Отворачиваюсь от окна, задергиваю штору – резким, злым движением. С непременным «шшшших» пластмассовых колец, ее удерживающих.

– Ой… Офелия Михайловна, вызов?

– Тссс, спи-спи, – негромко произношу я, досадливо чертыхнувшись про себя. – И на диван иди уже.

– Да я спать не хочу, – тут же начинает Ирочка, старательно моргая мутными после сна глазками. Молча поднимаю ее за подмышки, укладываю на диван, накрываю сверху одеялом. Грожу пальцем, когда пытается возражать.

– Не зли меня, спи, давай. Будет вызов – подниму.

Ирочка покорно закрывает глаза, ерзает на диване, и даже начинает посапывать – в дань уважения врачу-тирану Милявиной. Так точно не уснет… решительно встав, я выхожу из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Гулкая тишина подстанции, тягучий фон из древнего рупора репродуктора, приспособленного под динамик селектора.

Спускаюсь обратно на первый этаж, без стука открываю дверцу в диспетчерскую. Узенькая коморка, массивный стол, кресло-кровать, тумбочка с металлическим электрическим чайником, полочка над ним с геранью, азалией и фикусом, трепетно поливаемыми и ухоженными, регулярно пропалываемыми вилкой, шутливо именуемыми персоналом «ульянчиками». Телефон на столе разрывается трелью – длинной, назойливой.

Ульяна смотрит на меня, но кажется – сквозь меня.

– Уль, ты чего?

– А?

– Ты чего, говорю?

Диспетчер отворачивается.

– Трубку чего не берешь?

– Не хочу….

Не хочу?

Поднимаю трубку трезвонящего телефона.

– Скорая помощь, подстанция пять, врач Милявина.

– Ссс…. – доносится из мембраны. – Сс-слышь…. ппадлла…. ббббыстро… бля…сссскорую….

Скашиваю глаза на Ульяну – не реагирует.

– Что у вас случилось?

Выслушиваю долгую пьяную волну грязи.

– Вызов принят, ожидайте.

Опускаю трубку на рогульки.

– Сосед мой, – бесцветно говорит Ульяна. Пальцы, сжимаясь и разжимаясь, комкают полотно теплого тканого платка, закрывающего колени. – Бабушка с онкологией, он ее бьет каждый день. Квартира нужна… умереть никак не может…

В горле у Ули что-то звучно булькает. Она кривится, отворачивается, начинает гулко рыдать. Я, помявшись, делаю шаг вперед, и неловко прижимаю ее к своему животу.

– На острове Людникова была… снаряды носила, белье солдатам стирала под минометами… – доносится. – Сейчас вот так… не живет, не умирает, кричит целый день… я же бабу Нину с детства знаю…

Передернувшись от слова «Нина», сжимаю зубы.

– Вызывает зачем?

– Добить просит, с-скотина… дрянь рваная….

Понимаю, что сжимать зубы умею еще сильнее.

– Кто из фельдшеров на станции?

Ульяна не отвечает. Я подтягиваю к себе дневной график. Смотрю фамилии.

Тиушко, Ямкова, Лишковец, Цаярова, Идрисов…

– Хватит скулить, – обрываю, аккуратно отпихиваю Ульяну от себя. – Хорош реветь. Слышишь меня? Все-все, бери себя в руки, ну! Тебе до утра работать!

Беру в руки микрофон селектора:

– Фельдшер Тиушко, фельдшер Лишковец – подойдите к диспетчерской!

Мой голос раскатывается по зданию подстанции… и на улице, над стоянкой санитарных машин. Где, кажется, до сих пор сидит Нина.

– Вызов? – мятым после сна голосом интересуется Лешка Тиушко, умеренно волосатый и неумеренно бородатый, худой, нескладный, напоминающий Кощея телосложением. «Дистрофик» Лешка, которого любит вся подстанция, поскольку вены, самые паршивые, самые спавшиеся, самые ускользающие – Лешка чувствует интуитивно, впихивая в их просвет катетер с меланхоличным: «Да чего тут колоть-то?».