– И откуда же она прилетела, эта молекула? – Я бесцеремонно перебила его излияния. Объяснения придумывать – это мы мастера, результаты вот кто получать будет?
Никита растерянно покосился на мембрану шлюза, через которую только что прошел. Это мы стоим снаружи, за толстым стеклом, отделяющим бокс повышенной стерильности от основного помещения. А он парится там в полностью закрытом защитном костюме. На Земле такие предосторожности используют только при работе с патогенными штаммами, что вызывают серьезные болезни. Наши же бактерии совершенно безобидны. Не себя от них мы защищаем, а наоборот. Все параметры среды для эксперимента должны быть известны точно, занесем что-нибудь лишнее – в жизни потом не разберемся, отчего изменились данные.
– Может, шлюз работает недостаточно эффективно? Система очистки что-нибудь пропустила…
– Вот и разберись с ней.
– Я же не техник и не электронщик, – обреченно вздохнул аспирант. Знает уже, что подобные отговорки здесь не работают.
– А я не разгрузчик контейнеров. Кстати, о разгрузке…
И казалось бы, зачем повторять в очередной раз ту же скучную нотацию? Механически… Прав Никольский, прав в своих намеках, что тут поделаешь. Марс – это вам не тропическая база практики для восторженных второкурсников. Отсюда домой не попросишься. А механические действия – не худшая из альтернатив. Уж точно лучше, чем глухое отчаяние. И это несносное чувство, когда смотришь на пейзаж другой планеты – вот же она, воплощенная детская мечта! – и ловишь себя на желании выйти, лечь ничком на этот красный песок и ждать, пока закончится кислород.
Не идти же к психологам, в самом деле. Советским космонавтам депрессии не положены.
На следующий день эти микроскопические сволочи выросли на чашках как миленькие. И это было бы радостным событием, если б только мы могли установить его причину.
Вызов от службы безопасности был как гром среди удивительно ясного на данный момент марсианского неба.
– Ваш зонд для отбора почвы сейчас далеко от кратера 3410?
– Наш зонд в спящем режиме. – Я озабоченно нахмурилась, а Никита уже замельтешил пальцами в сенсорном поле, выводя на экран карту, где зеленой мигающей меткой был отмечен робот-зонд. – В трех километрах оттуда. Положение не менялось уже двадцать часов. Если кто-то безобразничает в кратере, то это не мы.
– Знаю, – вздохнул мой собеседник. – Америкосы там копаются, это ж граница их участка. Только что прислали странный запрос, интересуются, не можем ли мы, если нас не затруднит, прислать на помощь им какой-нибудь легкий зонд.
– Легкий? Интересное уточнение. А со спутника не видно, что там у них?
– Не видно. Они под грунт закопались. Ну что, поможете им?
– Куда мы денемся. Дайте только частоту, на которой с ними поболтать можно. Никита, активируй Семеныча!
Безопасник, отключаясь, отчетливо фыркнул. Можно подумать, никто на базе не знал, что мы свой разведзонд любовно окрестили в честь шефа нашего проекта. Раз уж он сам полететь не смог, пусть хоть тезка его погуляет по окрестным горам, набирая в контейнеры красноватый марсианский грунт.
Негромко звякнул сигнал: робот ожил, и на боковом экране появился пустынный пейзаж – вид с передней камеры зонда. Картинка чуть дрогнула и сместилась – зонд начал движение.
– Станция «Титов» вызывает миссию «Диггер» в кратере 3410! Что у вас стряслось, джентльмены?
Я перешла на английский – в самой его деловой, официальной форме. Мой собеседник на канале связи изъяснялся чуть более витиевато. Нашел на кого впечатление производить, придурок.
