. «Я доложил это дело т. Молотову», – писал Менжинский Сталину, спрашивая, что ему делать – немедленно арестовать всех высокопоставленных военных, чьи имена прозвучали на допросах, или дожидаться возвращения Сталина, что было чревато риском с учетом существования гипотетического заговора. Сталин ответил Менжинскому, чтобы тот ограничился «максимально осторожной разведкой» [313].
Если бы Сталин в самом деле верил в существование военного заговора, мог ли он приказать, чтобы с арестом заговорщиков не спешили, и еще на месяц остаться в отпуске вдали от столицы? Однозначно установить, что творилось у него в голове, невозможно. И все же представляется, что в его глазах наличие «заговора» вытекало не из фактов как таковых, а из марксистско-ленинской логики: критика коллективизации ipso facto означала поддержку капитализма; поддержка капитализма означала сговор с империалистами; борьба за дело империализма по сути означала организацию заговора с целью свержения советского режима, а подобный заговор не мог не подразумевать убийства Сталина, так как тот воплощал в себе строительство социализма.
Между тем в Германии 14 сентября 1930 года состоялись выборы, обернувшиеся сенсацией: национал-социалисты получили 6,37 миллиона, или 18,25 %, голосов и увеличили свое представительство в парламенте с 12 до 107 депутатов, став второй по величине партией в Рейхстаге после социал-демократов со 143 депутатами. Численность депутатов от коммунистов выросла с 54 до 77. «Правда» (16 сентября) назвала итоги голосования «временным успехом буржуазии», хотя и отмечала, что миллионы проголосовавших за нацистов отвергали существующий строй.
Сталина в тот момент, похоже, гораздо сильнее занимал ненавистный ему Рыков, по поводу которого он сетовал Молотову (13 сентября): «СНК [Совнарком] парализован водянистыми и по сути антипартийными речами Рыкова… Ясно, что так дальше продолжаться не может. Нужны коренные меры. Какие, – об этом расскажу по приезде в Москву». Однако ему не терпелось, и он снова писал из Сочи: «Надо прогнать… Рыкова и его компанию. Это теперь неизбежно… Но это пока между нами». 22 сентября Сталин призывал Молотова встать вместо Рыкова во главе правительства. «При такой комбинации, – указывал Сталин, – мы будем иметь полное единство советской и партийной верхушек, что несомненно удвоит наши силы». Сталин приказывал Молотову обсудить эту идею «в тесном кругу близких друзей» и сообщить о возражениях. Насколько известно, то же самое он писал и Кагановичу [314]. Также Сталин выказывал сильнейшее раздражение неисполнением директив центра, несмотря на пропаганду в прессе. В том же письме он предлагал создать «постоянную комиссию… с исключительной целью систематической проверки исполнения решений центра» [315].
Донесения о подслушанных разговорах давали Сталину понять, что население недовольно последствиями сплошной коллективизации, раскулачивания и ускоренной индустриализации – и это делало Рыкова особенно опасным: он был тем вождем, который мог сплотить разочарованных и приспособленцев. Более того, Рыков был не один: 16 сентября 1930 года на заседании Политбюро сталинский протеже Сырцов, глава Совнаркома РСФСР, выразил согласие с Рыковым, главой Совнаркома СССР, в отношении того, что в стране накапливаются нерешенные проблемы, и поддержал предложение Рыкова продавать такие дефицитные товары, как сахар, по рыночным ценам с целью стабилизировать государственные финансы
