Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера. 1929–1941. Книги 1 и 2 - страница 68



. Однако Сталин прекрасно осознавал и советскую уязвимость на Дальневосточном театре. К 1931 году японская Квантунская армия насчитывала 130 тысяч человек плюс 127 тысяч маньчжурских солдат при общем населении Маньчжурии в 30 миллионов человек, в то время как численность советской Дальневосточной армии составляла менее 100 тысяч, а общее население советского Дальнего Востока – всего 800 тысяч, четверть из которых были этническими корейцами и китайцами [519]. Пропускная способность советских железных дорог не превышала четырех-пяти составов в день, что было слишком мало для массового подвоза подкреплений [520]. У советской Дальневосточной армии еще не имелось ни флота, ни авиации, ни складов на тот случай, если Транссибирская магистраль будет перерезана вражескими воздушными ударами. Японским военным не нужно было читать тайные доклады ОГПУ, чтобы узнать, что коллективизация и раскулачивание подорвали боевой дух Красной армии. Квантунское руководство считало СССР неспособным к серьезной войне, и потому, если бы Красная армия вмешалась, японцы нанесли бы мощный ответный удар, и если бы гражданское правительство в Токио воспротивилось полномасштабной войне, то это бы закончилось только его падением [521].

Сталин не спешил возвращаться в Москву. На Политбюро некоторые функционеры выступали за решительные действия с целью защиты советской администрации КВЖД, как в 1929 году, но Сталин подозревал, что советско-японским столкновением воспользуются другие страны, особенно после того, как Каганович и Молотов уведомили его об отсутствии реакции со стороны англичан и французов. «Вероятнее всего, что интервенция Японии проводится по уговору со всеми или некоторыми великими державами на базе расширения и закрепления сфер влияния в Китае, – указывал он своим подручным (23 сентября 1931 года). – Наше военное вмешательство, конечно, исключено, дипломатическое же вмешательство сейчас нецелесообразно, так как оно может лишь объединить империалистов, тогда как нам выгодно, чтобы они рассорились» [522].

1 октября 1931 года Совнарком втихомолку увеличил план по капиталовложениям в военную промышленность. За первые девять месяцев года объемы производства едва возросли [523]. Сталин наконец отбыл из Сочи в Москву 7 октября. Десять дней спустя режим учредил «комитет по резервам», которому поручалось накопить запасы хлеба на случай войны. Амбициозные планы по экспорту зерна с целью оплаты импортного промышленного оборудования оставались в силе [524]. Однако в районах, пораженных засухой, прошли сильные дожди, погубив часть собранного хлеба, хранившегося под открытым небом. Вследствие более мощного, чем ожидалось, прироста численности городской рабочей силы число людей, охваченных нормированием, выросло в рамках всего Союза с 26 миллионов в начале 1930 года до 46 миллионов к осени 1931 года [525]. Кроме того, нужно было кормить армию и растущее тюремное население, не говоря уже о бюрократической гидре, отвечавшей за распределение хлеба [526]. Запасы зерна на всем советском Дальнем Востоке составляли всего 190 тысяч тонн.

Глобальная встряска

Утром в понедельник 21 сентября 1931 года – почти одновременно с японской агрессией в Маньчжурии – Великобритания потрясла весь мир, отказавшись от золотого стандарта, хотя ее золотой запас еще не был исчерпан [527]. В течение месяца британскому примеру последовало еще 18 стран. Акции на Нью-Йоркской бирже обесценились вдвое – это был второй крах за полтора года. Соответствующая девальвация фунта стерлингов имела глобальные последствия, потому что Англия наряду с Соединенными Штатами играла роль главного мирового краткосрочного заимодавца