Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера. 1929–1941. Книги 1 и 2 - страница 79

Могли ли эти вынужденные уступки спасти положение, оставалось неясно. «…поздно Сталин додумался торговать с колхозами, – утверждал, согласно донесению ОГПУ, один рабочий из Минска, – если бы он додумался об этом в 1929–1930 годах, куда лучше было бы, а теперь из этого ничего не выйдет, потому что у крестьян ничего нет, все уничтожено» [636]. Общесоюзных запасов продовольствия и фуража хватило бы примерно на месяц, причем на Украине, Северном Кавказе и Нижней Волге их было еще меньше. Напуганный Куйбышев 23 мая 1932 года написал синим карандашом сверхсекретную записку, в которой предлагал урезать нормы снабжения даже для самых приоритетных категорий получателей («особый список» и «список № 1»). Политбюро не пошло на это, но оно сократило снабжение Красной армии на 16 % и приняло решение об ускорении закупок хлеба в Персии [637]. Молотов отправился на Украину во главе комиссии, которая докладывала (26 мая), что «ситуация хуже, чем мы предполагали», и предлагала выдать населению еще больше посевного зерна, фуража и продовольствия в виде «займов». Сталин согласился на отпуск еще 41 тысячи тонн посевного зерна из стратегических запасов на Украине и в Белоруссии [638]. Предполагалось, что эти займы, объем которых по всему Союзу достиг 1,267 миллиона тонн за год, что было втрое больше выданного весной 1931 года, будут возвращены после сбора урожая 1932 года в пропорции 1:1 [639].

В конце мая Сталин, как обычно, отбыл на юг в отпуск, который оказался особенно продолжительным (до конца августа). «Количество запросов ПБ не имеет отношения к моему здоровью, – писал он из Сочи. – Можете слать сколько хотите запросов, – я буду с удовольствием отвечать» [640]. Он ответил отказом на предложение направить в Монголию красноармейские части. «Нельзя смешивать Монголию с Казакстаном [так в тексте] или Бурятией», – указывал он Кагановичу (4 июня), добавляя, что монгольское руководство «должно объявить, что главари повстанцев являются агентами китайских и, особенно, японских империалистов, стремящихся лишить Монголию свободы и независимости» [641]. Кроме того, он приказал вывезти из Улан-Батора документы, касавшиеся советско-монгольских отношений [642]. «Японцы, конечно (конечно!), готовятся к войне с СССР, – писал он в июне 1932 года Орджоникидзе, – и нам надо быть готовыми (обязательно!) ко всему» [643]. Он и в дальнейшем не ослаблял нажима. «Подают ли наши промышленники по плану танки, аэропланы, противотанковые орудия? – писал он Ворошилову (9 июня). – Посланы ли бомбовозы на восток? Куда именно и сколько? Поездка по Волге была интересная, скажу больше – прекрасная. Хорошая река Волга, черт меня побери» [644].

Сталин пребывал в переменчивом настроении. «Здоровье мое, видимо, не скоро поправится, – жаловался он Кагановичу в середине июня. – Общая слабость, настоящее переутомление – сказываются только теперь. Я думаю, что начинаю поправляться, а на деле выходит, что до поправки еще далеко. Ревматических явлений нет (исчезли куда-то), но общая слабость пока что не отходит» [645]. Его, как обычно, возили на машине лечить полиартрит в соляных ваннах в соседней Мацесте. Отдыхая на террасе или отправляясь на рыбалку, он рассказывал окружающим истории из революционного подполья и своей тюремной жизни. Он ухаживал за мандариновыми деревьями, ягодниками и виноградом и играл в бадминтон или кегли вместе с поваром против телохранителя. По вечерам он развлекался бильярдом, причем проигравшие, в том числе и он сам, должны были проползти под столом, а победители награждали их тумаками. Ужин и выпивка, затягивавшиеся до ночи, сопровождались цыганскими танцами и другими представлениями. Свет у Сталина обычно гас лишь в два или три часа ночи.