Домой вернулся быстро, мать не заметила. Сашка куда-то исчез. Есть у него такая нехорошая черта. Помолчит, оглянешься, а его и след простыл. Поэтому дружба у них и не клеилась.
Митина мама жалеет Сашку. Поэтому часто зазывает обедать. Он не отказывается. Ему можно, он же сосед.
В благодарность Сашка иногда притаскивает дыню или арбуз. Где он берёт, никто не знает, да и Митькина мама не спрашивает.
И сегодня к обеду Сашка оказался у них дома.
И пока они ели, мама сказала:
– Сходите за сахаром.
Сашке такая новость не в радость, стоять на одном месте час или два он не мог. У него шило в одном месте, так про него все говорят.
Но взяв по чистой наволочке под сахар, бумажный кулёк может запросто порваться, Сашка пошел с Митькой в центр. Там стоит киоск, где по талонам дают сахар.
Передовая дышала, и от этого пыль, не оседая, висела над ней. Поднималась ли она тысячами сапог, разорвавшимся ли снарядом, или колонной танков, или грузовиков.
Пыль… Пыль… Она напоминала об оторванности от дома и нагоняла тоску. Бездомность угнетала.
Раньше бы любой радовался бесконечной смене пейзажей и новым впечатлениям, но теперь, теперь хотелось успокоенности и домашнего тепла. Да где этого дождёшься. Война. Война кругом. Всех всколыхнула.
Иван Зайцев с силой вонзал лопату в задонскую землю, за лето высохшую и потому окаменелую. Там, под коркой, она влажная и копать будет легко. А пока долбишь её, долбишь, рук не чуешь. И всё так медленно. И бросить бы к чёрту…
И вдруг лопата, почувствовав влагу, скользит в глубину, и работа идёт споро.
Влажная, выброшенная наверх глина блестит на солнце, как снег. И не заметить её немецкие самолёты не могут. А значит, на окопы посыплются бомбы. И хоть вою и шуму от них больше, чем потерь, но после бомбёжки чувствуешь себя, как побитым.
Иван, добравшись до сырой земли, снял на три штыка и сказал сам себе:
– Баста, перекур.
Воткнул лопату в середину окопа, вытер пилоткой пот со лба, достал кисет. Долго слюнявил пересохшими губами газетную бумагу, свернув козью ножку, присел на корточки в недостроенном окопе и затянулся. Сладковатый дым пробирал до сердца.
Откуда-то сверху донёсся тонкий, как писк комара, звук. Через минуту он усилился, а через мгновение по небу медленно поползли тяжёлые бомбовозы.
Иван, как и все остальные, выглянув из окопа, прикинул, куда они: на город или по их души.
Самолёты разделились. Большая часть направилась на город, а немножко осталось над ними. Немецкие лётчики спешили, наверное, на обед, а потому бомбили не очень прицельно.
Слава богу, у них, кроме шума, ничего не вышло. Все остались живы. Иван посмотрел на степь, на удаляющиеся бомбовозы и сказал им вслед:
– Ровнее надо было. А то нарыли воронок, как бык нассал.
И погрозив пальцем удалявшимся самолётам, прокричал им вслед:
– Вот пожалуюсь вашему фюреру, он вас научит правильно бомбить! Сукины дети…
В его словах была доля правды. Если бы воронки от бомб оказались на одной линии, то их можно было бы использовать под окопы. И копать пришлось бы гораздо меньше.
Но немцы видно не слышали его слова. Поплевав на ладони, Иван продолжил работу. Через пару часов соединились с соседом справа, а ещё через полчаса с Семёном. Копать, если честно, никому не охота. Но жизнь, а точнее война, шуток не понимает. В мелком окопе ни от самолёта, ни от танка не укроешься. А потому копали на совесть.
