Сталинград – от поражений до победы. (Из дневника парторга) - страница 10

– Моторы гудят.

– Танковые? – спросил Тюменцев.

– Нет, сепараторные. Слышишь с молочной фермы, парным молоком припахивает.

– Ох, ты, ёрш, – Тюменцев покачал головой.

– Да, уж, какой есть, – ответил Дементьев и замолчал. Вдруг запищал зуммер телефона.

– Пятая слушает, – прикрывая рот ладошкой, ответил Шабалин. – Ясно… Есть… Двадцать и все направляются к седловине? Хорош, постараемся… Что? Встречались. Будьте покойны, не подведём. Что, что? Жильцова? Не хотелось бы отпускать. Мы и так троих потеряли… Товарищ старший лейтенант, я вас прошу… – Но приказ, видимо, был строг и конкретен.

– Эх, и жизнь солдатская, – бросая трубку, сказал Шабалин и отыскал глазами ефрейтора Жильцова, – Петя, слушай, что я тебе скажу. Бери свои монатки и крой в расчёт лейтенанта Карпенко. Его в штаб дивизиона переводят, а тебя командиром орудия назначили.

– Везёт тебе, Петрован, – присаживаясь на корточки перед Жильцовым, сказал Дементьев, – Был наводчиком, заряжающим, подносчиком пришлось попотеть, а сейчас – командиром орудия. Ну что ж, поздравляю! – он по-приятельски шлёпнул Жильцова по спине.

Последние слова Дементьева заглушил нарастающий рёв моторов. Потом он перешёл в грохот, перемежаясь с лязганьем гусениц. Загудела земля, запели провода на телеграфных столбах, тревожно зашумели деревья.

Шабалин не отрываясь смотрел на седловину. Но что это? Её миновал один танк, второй, третий, десятый… Скрываясь за грядой холмов и курганов, танки шли к городу. Рёв моторов постепенно удалялся и скоро совсем заглох.

– Прошли! – не то с сожалением, не то с радостью сказал Шабалин и провёл тыльной стороной ладони по открытому лбу. Но в этот момент раздался истошный рёв моторов, и в седловину внезапно, с головокружительной быстротой ворвался немецкий танк. Тюменцев припал к панораме и стал вращать механизм наводки. Заряжающий принял снаряд, щёлкнул замком. В эту же секунду медлительный, но спорый в работе Тюменцев, доложил:

– Орудие к бою готово!

Но Шабалин команды не давал, медлил, и как только танк стал вырываться из седловины, крикнул:

– Огонь!

Вскоре раздался один взрыв, за ним последовал второй и третий, необычный, всесокрушающий. Это снаряд Тюменцева, прошив бортовую броню, угодил внутрь танка и поднял на воздух находящиеся там снаряды.

Шабалин по-мальчишески широко рассмеялся и шлёпнул по спине побледневшего Тюменцева.

– Молодец, Стёпа! Подбей ещё одну коробочку, и седловинка закупорится. Стёпа! Не зевай, не зевай! – кричал Шабалин, показывая на вновь выползавший из лощины танк.

За нами Сталинград!

Но на этот раз медлил Тюменцев. И только тогда, когда, качнувшись, танк сделал крутой рывок, чтобы обойти подбитую машину, последовал выстрел. Но было уже поздно. Танк проскочил опасное место и, минуя пушку Карпенко, понёсся вглубь обороны.

За первым танком проскочили ещё два. Шабалин поморщился и сквозь зубы шептал:

– Мазилы, на нас надеялись, а мы что наделали. Эх!

За тяжёлым вздохом сержанта последовали один за другим два выстрела, потом ещё два, потом ещё и ещё! Это Тюменцев перешел на беглый огонь.

– Что он делает?! – воскликнул Шабалин и увидел, как в седловине на одной гусенице беспомощно вертится танк, заклинивая проход. Потом опять последовал выстрел, потом ещё, и по танку запрыгало пламя, повалил чёрный дым, расползаясь по вершинам холмов.

– Ага, закупорился проходик, – крикнул Дементьев, – Сейчас по курганчикам придётся пробираться. Тут мы вас пощёлкаем.