Сталинград – от поражений до победы. (Из дневника парторга) - страница 8

23 и 24 августа началась ожесточённая и широкомасштабная бомбардировка Сталинграда.

Утром 24 августа немецкие войска силами (частично) 14-го танкового корпуса начали наступление в направлении Тракторного завода.

В противовес этому удару началось наступление войск Сталинградского фронта с севера, что отвлекло значительные силы противника, и порыв его наступления на Сталинград был значительно ослаблен.

24 августа 1942 года. (Из дневника И. М. Ваганова)

В народе говорят: наука – любознательна, невежество – любопытно. Так получилось и со мной – я уподобился невежде. Уточнив обстановку в артдивизионе, решаю заглянуть в расчёт Шабалина. Иду по размытому вешними водами овражку и совсем неожиданно натыкаюсь на видавшую виды шабалинскую пушку, замаскированную пожухлой травой и бурьяном. Солдаты молча сидели на дне овражка, присел к ним и я. И сразу во всём теле почувствовал усталость. А через две-три минуты стал клевать носом.

– Товарищ парторг, – обратился ко мне Шабалин, – Возьмите вот палатку и прилягте.

Поблагодарив Шабалина, беру палатку, удобно устраиваюсь и закрываю глаза. Тихо. Наступила вторая ночь обороны Сталинграда. Несколько минут молча сидят солдаты. Потом кто-то пошевелился, кашлянул, с присвистом плюнул. И громко засопел носом. Пошевелился и рядом со мной сидящий Дементьев.

– Кажется, кончился наш драп-марш, – сказал Шабалин.

– Да уж хватит фрицам пятки показывать, – решительно сказал первый номер расчёта тоболяк Тюменцев. Он медленно повернул голову в сторону Волги, над которой, прочерчивая ночную тьму, метались лучи мощных прожекторов и задумался.

– А что, братва, ведь верно, пора фрицу сказать «баста». Куда ещё дальше-то драпать? Может за Волгу прыгнуть, а там что – Тобол, а за Тоболом Иртыш. Что о нас земляки скажут, когда мы на Тоболе или Иртыше остановимся, – заговорил Дементьев, – Тюменцев-то, того, прав. Влетит нам от стариков, если мы фрица за Волгу пустим, а бабы шайками нас забросают. Так что я лично за то, чтобы фрицам дать по кумполу.

– Чудак ты, как я погляжу. Я что, по-твоему, за отступление? Нет, братишечки, – И мне показалось, что Шабалин нахмурился, так как умел хмуриться только он, – Хватит, дальше не пойдём.

– Значит, каюк, как говорит лейтенант Файзулин, дальше не отступаем, – не то подтверждая сказанное Шабалиным, не то спрашивая, произнёс Дементьев.

Я поднялся и сел рядом с Дементьевым. Напротив меня сидел Тюменцев. Поблескивая глазами, он покачал головой и тяжело вздохнул.

– Да уж что говорить, осточертело отступление, – произнес Тюменцев и стал скручивать козью ножку. Он медленно шевелил огрубевшими пальцами, низко опустив голову. Солдаты внимательно смотрели на него. Вот он чиркнул спичку, затянулся, выпустил клубы едкого табачного дыма, посмотрел на цыгарку: ему так и хотелось ещё раз затянуться, но он пересилил себя и пустил её по кругу…

На степь опускались сумерки. Кончился ещё один августовский день 1942 года. Усталые, измученные, обросшие щетиной, грязные, пропахшие солёным потом, порохом и запахом гари, солдаты сидели в самых разнообразных позах, погруженные в невесёлые думы. Казалось, что тяжесть мыслей клонит их головы вниз, а с языка вот-вот сорвётся: так вот она какая, война! Сколько ещё в ней неразгаданных тайн, а черновой, будничной работы для каждого солдата – непочатый край. Но это продолжалось недолго. Когда дошла очередь до Шабалина, он, как и все, затянулся, выпустил кольца сизого табачного дыма и, как только они рассеялись, встал и совсем не по-командирски, обратился к солдатам: