– Пойдём, подруга! – рыжая тряхнула начёсанным вавилоном. На лице её трепетали тонкие брови, брызжущий смех лучили прищуренные бесстыжие глаза. – Что ты в натуре докопалась до старика. Ему не загорами стольник брякнет. У него на тебя…
– Позолотит ручку…уж я его ракачаю…А, генерал? Всё у него встанет, как штык, я права? Старый конь борозды не испортит…
– Но и глубоко не вспашет! – едко вставила рыжая. – Ну, ты. Идёшь наконец! На кой…он тебе сдался?
Парковку снова огласил блудливый смех. Настырная брюнетка не отступала.
– Лолка, кончай кошмарить пенсионера! Сейчас его старуха придёт…Айда погреемся в стекляшке у чебуреков! Мороз ляжки жжёт…щас обоссусь! – рыжая сучила ногами, смешливо косилась на неё, кусая губы мелкими злыми зубами.
– Отвянь! Иди, пожмись у чурок.
– Ты чо, Лолка, совсмем чиканулась? В натуре запала на этого…
– Запала! – с вызовом сверкнула блесной зубов брюнетка. И, дрожа, накрашенными дугами бровей, шиканула: – Уж по любому он лучше этих бультереров: с баксами в башке, с волынами в руке. Отвянь, засуха! Не твоя забота…
– Ой, девки, укатайка!…Тёрка у нашей центровой зачесалась. Так почеши! – ядовито хихикнула рыжая в белых ботфортах.
– А давай забьём!– по-рысьи сузив глаза, Лолка зло усмехнулась, тонкие ноздри её трепетали.
– Что ушатаешь этот «мавзолей»? – рыжая, катая на кончике языка жвачку, кивнула на стоявшего к ним спиной Танкаева.
– Легко. На три штукаря и твои турецкие тени сверху.
– Замётано. Жги.
Пьяные разборки шлюх на панели ровным счётом не занимали, курившего сигарету, Танкаева. Думая о своём, он краем глаза зафиксировал строй машин, лепившихся плотно друг к другу как бобы в стручке. Отметил, что траурный, длинный, как злобная стальная оса «мерседес», всё так же стоял возле гранитного бордюра, а наполнявшие его люди, за зеркально-черными тонированными стёклами не подавали признаков жизни. Но сквозь стекло он чувствовал чей-то острый, как скальпель взгляд, и этот взгляд наблюдал за ним, выбрав его среди множества зевак и прохожих.
Танкаев знал это точно. Так было не раз в Сталинграде…Он осторожно выставлял в обгорелый проём окна край каски, чувствуя височной костью ледяное пространство улицы с размытыми безглазыми зданиями, в которых, как не зримые живые точки, таились немецкие снайперы. Такое же ощущение он испытывал т теперь. Показалось? Если бы так…
Это насторожило. Стараясь не привлекать внимание, затягиваясь по-фронтовому в кулак, он, не озираясь по сторонам, живо из-под бровей обметал взглядом окрест. Рядом с чебуречной, мерцавшей россыпью огоньков новогодних гирлянд, трещали драчливыми сороками проститутки, мимо сновали люди: припорошенные искристым снежком меховые шапки, шарфы, шубы, куртки, пальто. Рядом, по правую руку, в сумрачной глубине салона толстолобого «джипа» сказочно зеленели светящимся голубоватым фосфором на доске циферблаты, драгоценно мерцала хромированная связка ключей. В воздухе вечерней Москвы празднично пахло мандаринами, ёлкой, духами и выхлопными газами урчавших машин…Всё спокойно, обычно и ровно. Но тревожное, гадкое предчувствие не отпускало. Чёрный «мерседес» и он, отставной генерал-полковник Танкаев, были скованы одной невидимой тонкой цепью, словно тончайшим лучом, излетавшим из лазерного прицела……Так ощущал Магомед Танкаевич взгляд – пристально наблюдавших за ним людей. В памяти сигнальной ракетой мгновенно промелькнул последний разговор с Верой.
