Голос пропал, послышался тихий издевательский смех, затем – мёртвая тишина. Эта тишина, будто схватила его за горло железной рукой, сдавила так, что непроницаемая темнота поплыла перед глазами. И в тот же миг каменное лицо его вдруг жалко, по-ребячьи, сморщилось, а в затравленных глазах сверкнули слёзы. Сквозь искрящуюся грань он близко увидел лица своих родных, следом погибших парней-танкистов…и горько зарыдал. Потом с гневом, почти с ненавистью схаркнул: – Что ж, ты, делаешь с собой?! Раскис. Как баба!!
Сгорстив волю, он утёр лицо рукавом, снял с пояса противопехотные гранаты, устроил перед собою для броска. Здесь же, рядом, положил чёрный ТТ.
– У тебья остался одна минута, иван. Здафайся! – снова раздался голос из рупора. И снова злорадный смешок, от которого майор ощутил холодные горошины пота на лбу и шее. Это был смешок тех, чьи фугасы превратили его Т-34, его «Горыныча» в ошмётки летящей стали.
– Сволочи! – Он подался вперёд и, весь каменея от напряжения, каждой складкой своего комбинезона, каждой складкой лица, не ведая, как сам ужасен в своей мертвенной белизне, в своей вымученной отчаянной твёрдости, сказал:
– Осади, не гавкай тварюга! Не по чину выскочил пёс. Ишь загибает паскуда…Брось! Дырка от бублика, вам, а не майор Ребяков.
Бог весть почему, но именно в этот миг ему вспомнился их разговор по душам с комбатом Танкаевым. Вспомнился проволочный волос его жестких усов, внезапно вспихивающий под воздетой бровью волчий, чёрно-фиолетовый глаз, узкий проблеск белых зубов, и сквозь урчащий рокот мотора «виллиса», его твёрдый голос с характерным кавказским акцентом:
– Гитлер вэроломно напал на Союз…Разрушил наш-ш общий дом, изуродовал жизнь народов. Вай-ме! Оч-чен плохо. Что ж товарищ Сталин взал на себя брэмя восстановить наш дом. Покарать и изгнать фашистскую нэчисть с благодатной совэтской земли. Вывести из плена изнурённые, порабощённые народы, вновь показат им Солнце, чистое Небо! Э-э, объяснит им, запутавшимся, сбившимся с тропы предков, куда текут их рэки, дует их вэтер. Какие священные имена носят звёзды над их головами…Как называются на дрэвнем языке цветы и травы у них под ногами. Будь увэрэн, Андрей…в этой войне мы победим.
– Думаешь? – Ребяков с сомнением повёл тяжёлым плечом.
– Увэрэн. Ибо наше дэло правое, действуем мы в соотвэтствии с волей отцов и волей нашей мудрой партии…В том направлении, куда смотрят глаза всэх народов Совэтского Союза, куда нэотвратимо движется история всего мира. Дошло-о?
– Да уж слишком пафасно, комбат, – усмехнулся Ребяков.
– Хо! Зато вэрно.
– Но война-сука…лишена иллюзий. Оглянись! Вокруг кровь, пот, смерть и дерьмо! От наших баб-красавиц одни хребты да лопатки остались, так-нет? Дети, старики, как мухи мрут…
– М-да, это так…Но, что делать, если голод и мор по всэй стране тенью ходят?.. Если вся тяжест войны на женские плечи легла. Мужчины – воины все на фронтах. Всэгда так было. Пэреживём, если все будэм вмэсте, как пальцы в кулаке. Булат в огне куётца, вэрно?
– Верно. Но закаляется в воде. Романтик ты, Магомед. Люди разные….У всех свой порог, свой предел возможного…
– Я услышал тебя, майор! – обрубил Танкаев.
– Ну и?
– Нэт, брат, – убеждённо, но сдержанно и спокойно возразил Магомед. – Были и ест люди, которые ради святой идеи, вэры, если угодно, идут на эшафот! Не пряча глаз, с гордо поднятой головой. Развэ, у тебя в батальоне мало таких джигитов? Слава Небу! Клянус, у меня – каждый второй.
