Сталкер. Истории. Ч.З.О. Сестра Радиации - страница 21

"Какая глупая ложь… Нигде больше не безопасно, после того, что произошло. Авария на атомной станции, лишь вершина айсберга", – промелькнуло у него в голове. И тут он услышал. Голос. Тонкий женский голос, полный невыносимой боли и отчаяния. Тихим змеиным шёпотом доносился из шелестящих, бьющихся друг о друга, и об него, травин.

– Спас-с-си-и-и меня-я… прекрат-ти-и… меня… отпусти-и-и меня…

Грянул гром. В небе сверкнула ослепительная линия и ударила прямиком в озеро, что находилось совсем недалеко. Озарило светом тёмную зеркальную поверхность. Ведомир увидел, как поверхность водной глади, которая является одним из множества тысяч зеркал нашего мира, даёт трещину. Она расползается паутинкой, превращается во множество нитей, что разрывают поверхность с ужасающим звоном и треском. И когда все трещинки разошлись, оно лопнуло с устрашающим грохотом, который содрогнул под ногами землю. Прозрачные осколки вперемешку с водой ударили в небо громадным столбом. Огромный напор с неведомой силой пробивал демонического цвета тучи – по-другому это явление описать было просто не возможно. И даже стоя здесь, довольно далеко от озера, его обдало влажной волной воздуха такой силы, что он пошатнулся. Отпрянул назад и упал на одно колено. Упёрся кулаками в землю и склонил голову. Небо с сиреневыми тучами и бордовыми прожилками всё продолжало впитывать в себя тонны литров воды. Никак не насыщалось. Не могло остановиться. Но… Куда подевалась вся эта вода, куда исчезала? Он не знал на это ответ. Зловещие, злые небеса, продолжали втягивать в себя всё содержимое озера, пока в нём не осталось ни капли. Пустое дно. Грязь, ил и песок. Зелёные водоросли посерели, и лежали пластом на мокрой поверхности. Сотни больших и маленьких рыбёшек бились хвостами и раскрывали рты в немом крике, вращали в диком ужасе выпуклые стеклянные глаза. За звуком дождя и раскатами грома он различал их шум и их боль, как они бились о безводное дно: шлёп, шлёп, шлёп…

Наконец он встал, обернулся. Смог повернуть голову. Или ему позволили? Уже не обращал внимание на боль и тянущуюся по лицу тоненькую струйку крови. Успел заметить подбежавших женщин, которые двигались так долго… Время замедлилось. Он ничего не слышал. Уши заложило, будто в них напихали ваты. Они что-то говорили, открывали рты. Возможно кричали, но он их не слышал. Волосы Марины сильно и хаотично развевались, сиреневая кофта ходила как флаг на ветру, а с Жени сорвало платок, что укрывал голову. Тот улетел высоко-высоко, куда-то в тёмную, бездонную высь. Начался крупный дождь. Крупицы слёз, проступившие на испуганных женских лицах, перемешались с небесной водой.

Это она… плачет. – Ведомир поднял лицо к небу, выставил окровавленные ладони под дождь и ловил капли. Те разбивали кровяные кляксы, смешиваясь с красным.

– Олька. Её больше нет.

Интересно… сколько уцелело хат, колоколен, церквушек, да прочих строений? Осталось ещё хоть что-то? Поросшие дикой травой, занесённые песком с землёй… Мало кто знает, что там происходит сейчас. И с каждым днём, эти знания падают в лету всё дальше и дальше. Превращают эти прекрасные места, каждый час и минуту, в нечто неизвестное и всё более опасное. В то, что всем хорошо известно под названием Зона.

Кирпичные стены старой заброшенной церкви съедены временем. Расщеплены порывами ветра, льдом и морозом. Подточены долгим осенним дождём и бегущей журчащей водой. Свет солнца, что проникает сюда, никогда не высушит этот пол, доски и стены. Тяжёлый воздух, наполненный влажным смрадом и затхлостью, никогда не просохнет и не выветрится. Влажная взвесь, что неподвижно парит в невесомости в безветренную погоду, переливается на свету бесполезного солнца как маленькие жемчужинки. Но их ни в коем случае нельзя трогать. Могут быть очень опасны. Каждая такая капля – крупинка смертельно ядовитого яда. Находиться без респиратора слишком рискованно. Всего лишь несколько вдохов легко могут стать последними. Но в дождливую, – сильно дождливую погоду, – может и пронести даже без респиратора или противогаза. Но, всё же не стоит. Противогазов много, а жизнь – у всех одна.