Первым моим ложем была крышка от чемодана. Не могу с уверенностью сказать, что я это помню – впоследствии об этом неоднократно вспоминали родители, – но, когда я вижу старые (теперь таких не делают) с упругими вмятинами коричневые «вместительные» чемоданы, мне становится необыкновенно уютно. Я убежден, что именно в крышке от такого чемодана я и спал.
Первым моим словом было «бабай»: так я, показав на него пальцем, назвал почтенного старика-туркмена на улице города Байрам—Али, где я в марте 1943 года появился на свет в эвакуации. Следующим моим лингвистическим достижением стало слово «ишак», уж не знаю, произносил я его по-туркменски или по-русски.
Первым моим подарком маме было драгоценное кольцо. По маминым рассказам, она гуляла по Байрам-Али со мною на руках, когда я стал с силой вырываться, восклицая при этом что-то (это случилось еще до того, как я освоил слово «бабай»), я едва не упал и не опрокинул маму, принуждая ее, взглянуть, куда это я стремлюсь. На месте, куда указывала вся моя жестикуляция, маме что-то сверкнуло в глаза. Она подняла с земли перстень с драгоценным камнем. Во время войны такая находка цены не имела. Как только мама подняла перстень, я успокоился и даже не потребовал предъявить мне найденное. Я не собирался вступать во владение перстнем, из чего мама справедливо заключила, что я дарю колечко ей.
Первой моей душевной привязанностью была черепаха, имя которой нарек я сам. То ли я весь вид называл этим словом, то ли персонально это создание я так именовал, но черепаха была Аля.
Первым моим удивлением был верблюд. Потом в мою жизнь вошли еще и верблюжьи колючки. Животные непрестанно их жевали, а у меня их непрестанно вынимали из пяток, когда я учился ходить (топал, конечно, босиком).
