– Попов, слушай, я завтра иду по грибы. Партнера у меня нет. Пошли, а? Возьми сапоги, плащ, корзину, рюкзак. Ладно, корзину я для тебя захвачу. Завтра на Курском вокзале в одиннадцать вечера.
– Почему так поздно?
– Идем с ночи.
– Куда?
– Там увидишь. Жду! – хлопнул он меня по плечу.
Я глядел ему вслед. Что-то странное было в этой встрече: и та стремительность, с которой он возник, в то время как я шатался по городу, и тот напор, с которым он пытался вполне тривиальными аргументами развеять мою тоску, и неожиданное приглашение на грибную охоту – незнамо куда. Все это было чем-то подозрительно для меня, хотя я, надо сказать, впервые за последние дни почувствовал что-то, похожее на удовольствие от предвкушения завтрашней вылазки. Потом додумаю…
Я знал, что после похода в лес грибы еще долго мерещатся – и наяву, и, в особенности, во сне, как бы вплывая в поле зрения и вызывая в памяти то место, где они были срезаны. Той ночью я видел их заранее, я любовно помещал их в те места в лесу, где я их найду. Одни были крепкие и тугие, заполнявшие целиком всю ладонь, другие – осклизлые и липкие, не сразу дающиеся в руки, передающие пальцам свою слизь и тем самым лишающие руки ухватистости. Тактильные ощущения в обоих случаях невыразимо прекрасны.
Еще я видел пруд, не помню, чем удививший меня, и наш привал, во время которого мы азартно лупили захваченные из дому крутые яйца, обсуждая при этом давнишнюю дилемму, с какого конца – тупого или острого – следует разбивать яичную скорлупу. У меня не было определенного правила, хотя я, кажется, склонялся к тому, что широкий конец более приспособлен для старта, приятель же имел твердое убеждение, от которого ни в коем случае не отказался бы, что лупить надо с острого конца.
– Наша семья, – говорил он, – принадлежит к партии остроголовиков.
И он внимательно следил за тем, чтобы приготовленные мною яйца были облуплены по директивам его партии.
Это то, что я с определенностью запомнил из своего сновидения; остальное – какие-то несвязные и расплывчатые, совершенно не расшифровываемые обрывки, которые, впрочем, восстанавливались на следующий день – по мере их воспроизведения или частичного повторения… наяву.
Так вот: грибы я стал собирать как бы заранее – за сутки до того, как мы отправились в Подмосковье. Лес я уже знал; в неведении я был лишь о том, как называется место, куда мы направлялись.
Мы с Анатолием встретились, как и договорились на Курском вокзале (я забыл сказать, что дело происходило в первой половине восьмидесятых). Мой порыв купить билет на поезд вызвал усмешку моего друга:
– Это последний поезд в нашем направлении, на него никто никогда билеты не покупает, – обучал меня Анатолий, – да я не знаю, продают ли на него билеты? Мы едем до станции Ч. Это за две остановки до конечной. Ехать часа два.
Мы вошли в вагон, который принадлежал составу дальнего, а не пригородного следования и был плацкартным, то есть в нем были не сидячие, как в электричке, а спальные места. Поначалу никого, кроме нас, не было, потом места стали занимать пассажиры, но на наш спальный отсек никто не претендовал. На номера мест никто не смотрел, потому что сверять с номером, как и предсказывал приятель, было нечего: билетов не существовало. Люди, сами себя командировавшие в столицу за колбасой и консервами, возвращались с покупками домой после почти 24-часовой беготни по метрополии. Они вспотели и устали. Многие сразу же разулись, а некоторые еще и развернули портянки, разложив их на просушку. В общем воздух в вагоне сразу же стал… как бы это сказать… каким-то родным и свойским.
