Я выбрался из нашего логова, как сумел, прочистил все дыры своего лица и напоследок, на всякий случай, еще и помочился, хотя там никакой закупорки вроде не было. Я еще не закончил испускать из себя струю, как услышал идущий из стога, тяжелый продолжительный стон.
– Анатолий, ты что? – испугался я.
– Куда ты, сука, слинял? Холодно же.
– А чего ты орешь?
– Так я же говорю, без тебя стало зябко, мне и привиделось, что у меня из-под бока сбежала жена, моя Томочка. Ах, какая она теплая и уютная. А мы тут, как идиоты, залезли в стог. Ну, давай обратно.
– Ну уж нет. Томочку я тебе все равно не смогу заменить, а дышать я предпочитаю не сеном, а воздухом. Все равно скоро светает. Пойдем на час раньше, чем планировали.
Он нехотя согласился. Лес начинался в десяти минутах ходьбы, и мы углубились в него.
– Постой, – сказал я, – здесь должен быть наш первый гриб.
– Да! Отсюда я всегда начинаю. Откуда ты знаешь?
Он требовательно смотрел на меня, ожидая ответа.
– Вот он наш беленький, – ласково бормотал я, выкручивая из почвы крепкую ногу и любуясь одновременно бархатистой головкой благородно-коричневого цвета.
– Ты нашел мое место, – сердито сказал Анатолий, – но ты ошибаешься: то, что ты держишь в руках, – не боровик; смотри, у него синеет ножка, это дубовик. Должен тебя предупредить: хоть это и съедобный гриб и даже вполне вкусный, – он несовместим с алкоголем, и воду, в которой он варился следует сливать. Недаром немцы называют его Hexenpilz – «ведьмин гриб». А ты употребляешь грибы помимо водки?
– Нет! – ответил я слегка пристыженный и сразу же убедившийся в правоте опытного грибника, – но вот эти два – ведь точно белые!
Я наклонился и каждой рукой одновременно схватился за ножки рядом стоящих болетусов.
Мой напарник прямо захлебнулся смехом.
– Да… да… – быстро-быстро забормотал он, не переставая смеяться, – скорей клади их в свою корзину, а то ведь пока не положил, могу и отобрать один. А то и оба отберу: место-то мое!
Я наверняка знал, под каким деревом меня ждут грибы: я собственно и не искал их, а вспоминал, что мне показывали накануне. Из мхов я вытаскивал красноголовые подосиновики на 15-20-сантиметровых, иногда кривых, ногах. Хороши были скользкие пламенеющие маслята, целыми семействами размещавшиеся под елками.
Анатолий брал и другие грибы, которые я не умел идентифицировать.
– Это рядовки – приговаривал он, – а это гигрофор благоуханный, а это мокруха пурпурная. Вот это я хотел: чесночный гриб; он маленький и ломкий, но его много и не нужно, он сообщает свой вкус целой сковородке, возни же с ним никакой, его и мыть-то не нужно.
Наши корзины вскоре наполнились приятной, оттягивающей руку тяжестью. Мы вышли на поляну, которая сразу привлекла нас неотразимой прелестью и сманила на привал и завтрак. Только теперь по-настоящему рассвело и туман полностью рассеялся. Посреди поляны лежало свалившееся дерево, на нем можно было со всеми удобствами расположиться и накрыть стол. Что и было сделано. Я достал из рюкзака яйцо и, поглядывая на Анатолия, стал лупить его с тупого конца.
– Разбивать скорлупу следует с другого конца, – научил меня приятель, – наша семья принадлежит к партии остроголовиков. Прошу это учесть без всяких дискуссий.
Насытив первый голод и хлебнув горячего кофе из термоса, он достал большой перочинный нож и приступил к обработке приглянувшегося ему сучка, торчащего из ствола дерева, на котором мы сидели. Я думал, что он вырезает статую гриба: было похоже на шляпку, но он в последний момент надрезал головку прямо посередине и, захихикав, объявил:
