Там же десять недель спустя казанский митрополит Ефрем венчал его на царство по всем обычаям седой старины. Правда, государь указал для своего царского венца во всяких чинах быть без мест, поэтому Петьке Мотыге довелось оказаться совсем близко от помазанника, и он видел, как боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой держал скипетр, боярин Иван Никитич Романов – шапку Мономаха, вождь-освободитель князь Дмитрий Михайлович Пожарский, только что сказанный боярином, – яблоко, а боярин князь Фёдор Иванович Мстиславский осыпал самодержца золотыми.
На другой день праздновались государевы именины. Все выборные снова были приглашены в Грановитую палату. Вот тут-то и приветил Михаил старого знакомого – челобитчика, дважды бросавшегося ему в ноги в Ипатьевском монастыре.
– Помнишь, обещал служить не за страх, а за совесть и голову за меня сложить?
Петьку прошиб холодный пот, даже по спине струйка побежала, но он гордо ответил:
– Как не помнить, великий государь! Я и сейчас готов.
– Плохие вести идут из Северской земли. Поляки и черкесы города русские берут, а про воеводу тамошнего слух дошёл, будто он с врагами нашими ссылается. Приговорил я идти на них стольникам князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому и Михайле Матвеевичу Бутурлину. Ступай с ними поляков воевать да заодно поручаю тебе о воеводе сыскать крепкими сысками.
Так и не удалось Мотыге порадовать гостинцами батюшку с матушкой и невесту свою ненаглядную.
За месяц русское воинство освободило от непрошеных гостей Калугу, Вязьму, Дорогобуж и встало лагерем в двух верстах от Смоленска.
А перед тем было славное сражение под Белой. Осаждённые поляки сделали неожиданную вылазку в сумерках, стремясь застать неприятеля врасплох. Так и случилось. Нападавшие тяжело ранили Михайлу Матвеевича Бутурлина. Под Мотыгой убило лошадь, но, на счастье его – рядом с могучим раскидистым берестом. Петька – ловкий же чёрт – в последний момент ухватился за нижний сук, подтянулся и укрылся в листве. Ветви же, словно понимая грозившую ратнику опасность, сложились, сомкнулись вокруг него, пряча от постороннего глаза. Всю ночь просидел Мотыга, как сова, на ветке, боясь покинуть чудесным образом обретённое убежище. Молил Бога не призывать его к Себе до срока, пока он род свой не продолжит. И загадал он тогда: ежели удастся живым ноги унести, возьмёт с собой несколько орешков со спасительного дерева, возле дома посадит и крепко накажет потомству своему холить и лелеять молодой берест, покуда тот не станет таким же могучим, как его неожиданный защитник.
Под утро русские ратники побили поляков, и те вынуждены были сдаться.
К концу второго года осады, а по недостатку войск взять Смоленск так и не удавалось, царь отозвал боярина князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, сменив его боярином князем Иваном Андреевичем Хованским.
Петька Мотыга, сделавшийся любимцем стольника, тоже вернулся с ним в Москву.
Государь велел приехавшим быть у своего стола. Боярин поведал ему, как многие ратные люди из-под Смоленска сбежали, а иные дворяне и дети боярские вовсе там не бывали. Видать, не ими войско полнить надо.
– А кем же? – поинтересовался Михаил Фёдорович.
– Всяких чинов всякими людьми, – первым ответил Мотыга, расхрабрившийся после похвалы царя. Заслужил он её за сыск о местном воеводе Артёмии Васильевиче Измайлове, облыжно обговорённом, будто он ссылается с литвой. Хоть дело такое было для него не за обычай, Петька лихо учинил допросы и обнаружил сплошные наветы на окольничего.
