– Иван Васильевич по праву первородства царём стал, его никто на Соборе не выбирал, – тут же нашлась Марфа. – Что ж поделать, коли он так рано осиротел.
– Ныне же вся Русь осиротела, – продолжал троицкий келарь. – Из отцовского рода царя Фёдора Ивановича больше никого не осталось, а Михаил Фёдорович – отпрыск материнского рода. Посему он и есть самый прирождённый государь наш.
– Куда же вы раньше смотрели? Когда кричали Бориску на царство, он что, прирождённым ещё не был? Почти тех же лет достиг, что и зять деда его в начале великокняжения своего. Тогда сына моего не замечали. Потому что вы, всяких чинов люди государства Московского, по грехам измалодушествовались, души свои каким только государям не давали, но и тем прямо не служили. Годунову в конце концов изменили, Димитрия, хотя б и не настоящего, позорной смерти предали, Шуйского с престола свели, полякам выдали, и где косточки его, сами теперь не ведаете. Видя такие прежним государям крестопреступления, позор, убийства и поругания, как быть на Московском государстве и прирождённому государю государем? И его загубите.
– Окстись, Марфа Ивановна, – не выдержал такой хулы на людей русских архиепископ Феодорит. – Царь Борис сел на государство своим хотеньем, изведши государский корень царевича Димитрия, начал делать многие неправды, и Бог ему мстил кровь царевича Димитрия богоотступником Гришкою Отрепьевым; вор Гришка-расстрига по своим делам от Бога месть принял, злою смертью умер; а царя Василия выбрали на государство немногие люди, и, по вражью действу, многие города ему служить не захотели и от Московского государства отложились. Всё это делалось волею Божьею да всех православных христиан грехом. Во всех людях государства Московского была рознь и междоусобие. А теперь Московского государства люди наказались все и пришли в соединение во всех городах.
– Верно говоришь, владыко: во всех людях была рознь да междоусобие. И к чему это привело: Московское государство от польских и литовских людей и непостоянством русских разорилось до конца. Прежние сокровища царские, из давних лет собранные, в Литву вывезли. Дворцовые сёла, чёрные волости, пригородки и посады розданы в поместья дворянам и детям боярским и всяким служилым людям и запустошены. А служилые люди бедны. И кому повелит Бог быть царём, то чем ему служилых людей жаловать, свои государевы обиходы полнить и против своих недругов стоять?
Все молчат, а Петьку словно бес в ребро толкнул – опять он на колени перед Михаилом пал и голосом зычным, за который в выборные и попал, пробасил:
– Не кручинься, великий государь, что казна пуста. За так, Христа ради служить тебе будем, голову свою за тебя положим, а уж ты благородием своим подашь нам избаву от всех бед и скорбей.
Марфа косо глянула на Мотыгу, хотела было цыкнуть на него, но вспомнила, что посланы к ней с сыном всяких чинов всякие люди, и заговорила о самом сокровенном:
– Как быть ему на государстве без отцовского благословения? А митрополит Филарет нынче у литовского короля в большом утесненье. Стоит только сведать королю, что на престоле Московском учинился сын его, тут же велит сотворить над ним какое-нибудь зло.
Феодорит ожидал такого поворота и слово в слово передал наказ бояр, мол, посылает Собор к королю предложение дать в обмен на Филарета многих лучших литовских людей.
С третьего часа до девятого били приехавшие челом, просили, чтобы государь с себя воли Божьей не снимал, но всё попусту: Михаил и Марфа отвечали, что ему быть на государстве, а ей благословить его на это – только на погибель.
