– Поля твоя сама невероятно чудесная, – рассмеялась мама.
– Это мне одну историю напомнило, – нацелился на второй кусок пирога папа. – Тоже из серии «невозможно бросить». Давно это было… да и не здесь… короче. Дело было на Дальнем Востоке, где кедры не чета всем остальным – толстенные, здоровенные. И шишки на них раза в три больше. К нам на подмогу прислали одну бригаду с завода, не помню уж какого. Так вот бригадир у них, как увидел эти кедры, так и давай всех агитировать шишку бить. Ну мы повелись на его уговоры, собралось нас человек десять-двенадцать. Ну и поехали. Уехали, как водится, в глушь. Разбили лагерь, выпили за приезд, как полагается, и пошли на сопку бить орех. Колоты у нас – огромные деревянные молотки, которыми по кедру стучат. Шишка осыпается, а мы её потом собирали. Хорошо походили, шишки много. Забрались на самую вершину сопки, а там – здоровенный кедр в три обхвата, и шишек наверху видимо-невидимо! Колотом тюк-тюк – бесполезно. Дерево даже не шелохнулось. Посмотрели по сторонам – бревно лежит. Бригадир скомандовал: «Берем бревно и с разбега как шарахнем – вся шишка наша!» Сказано – сделано. Подхватили всей бригадой бревно, взяли разбег. Дружно так побежали: раз-два-три-э-эх! И бревном своим по кедру только ширкнули. И на всей скорости пронеслись дальше. И понесло нас по инерции да со всей дури под уклон! Не остановиться. И бревно уже не бросить: руки-ноги переломаешь. Один молодой кричит: «Может бросим?!» Бригадир, задыхаясь, орёт: «Я те, ****, брошу!» Несёмся во весь опор. А внизу всё подножие заросло колючим кустарником. Шиповник или кто его там разберёт. И вся наша ватага с бревном наперевес врезается в те кусты! Маневренности-то никакой – только вперед. Кто в лагере остался, потом рассказывали: «С горы топот, мат-перемат, треск ломающихся кустов и на дорогу вываливается бригада: вся одежда в лоскуты, в лохмотья, исцарапаны, кровь хлещет, бегут с бревном…» Метров через сто смогли только остановиться и бревно свое бросить. Ох, и ржали же потом над нами… так нас оборванцами и прозвали, – закончил папа историю под наш дружный смех.
– А вы знаете, что наш Павлуша учудил намедни? – тут же вклинилась маменька, и подлила себе чайку.
При упоминании имени Павлуша, мы все прыснули от смеха. Павел Филимонович Кузин, слыл человеком невероятным во всех отношениях. С ним могло случится всё что угодно. Например, этот интеллигентный на вид юноша, пришел на собственную помолвку в разорванном сюртуке, на лацкане которого висели длинные рыжие волосы, на лице и белоснежной рубашке следы ярко-красной губной помады. На вопрос невесты: «Это что такое?» Ответил: «Дорогая, не поверишь, я со скоморохом подрался…»
– … так вот, – продолжила маменька. – Вчера, иду по коридору, а на встречу мне Верочка из лаборатории, и вся в слезах. Я-то испугалась, давай выспрашивать, что случилось. А она бедненькая, воет, за живот держится, икает. Слова вымолвить не может. Ну, я её под белы ручки, и к себе в кабинет. Минут десять отпаивала, пока она не успокоилась. И что вы думаете? Оказывается, в лаборатории сломался унитаз. И не просто сломался, а прям-таки раскололся, не суть от чего это произошло, суть в том, что нужен был новый. Ну, Верочка составила заявку, пришел мастер, всё заменил, всё подключил. И в конце говорит: «Вот. Всё готово. Пробуйте.» На этом моменте Верочка залилась краской, но продолжила: «А я стою, растерялась вся. В голове куча мыслей. Что, вот так? При нём? Прям сейчас? А нельзя ли попозже? Не знаю сколько бы я так стояла, но тут слышу звук такой, ну… вжух… молния на мужских брюках… и Павел Филимоныч, меня так рукой отодвигает, и прямой наводкой к унитазу… и тут мастер выдаёт: «А я смотрю, вы, сударь, больше решительный и смелый, нежели умный…» И вздохнув, сам нажал кнопку слива, и со словами «всё работает» ушёл.
