– Это мне? – засветилась Клава, получая от мужа светло-коричневый пыльник, отрез легкого материала на платье, замшевый ридикюль. – Вот спасибо, вот хорошо. Давно собираюсь купить такой, а тут как по заказу!
– Жену я тебе, сынок, как-никак соблюл, – как бы между прочим заявляет Егор Гаврилович, по-хозяйски устраиваясь за столом, когда немного улеглись восторги от первых минут встречи. – Остальное само собой придёт.
Он изо всех сил старается быть в лад с сыном, хвалит его, сравнивая с собой, не забывает похвалиться и сам. После пары опорожненных бутылок Егор Гаврилович, потный, красный, потянул с себя взопревшую рубаху.
– Показать, что в майке ходит, – кивает сестра.
То и дело Егор Гаврилович плюет в угол, голова его клонится все ниже, пока не начинает вздрагивать. Сноха замечает первой:
– Пап, что ты расстраиваешься? Стёпа вернулся,
всё хорошо.
Этой жалости, кажется, только и ждал Егор Гаврилович. Он вдруг выпрямляется и смотрит на неё такими страдальческими глазами, что подумаешь, нет у человека горше горя, чем горе у Клавиного свёкра.
– Эх, Клава! – бьёт он себя в грудь увесистым кулаком. – Было бы их пятеро, а то только двое: Стёпа да Надюшка!
Он хватает рубчатый стакан водки и опрокидывает его в рот, украдкой сквозь слёзы поглядывая на Степана, какое на него произвел впечатление. У меня тоже начинают пощипывать глаза, от стопки вина становлюсь хмельным и тяжелым. Жаль Егора Гавриловича.
– Не надо, пап, не надо, – морщится Степан.
– А ты что мне за указ? Рубахи вас нет купить…
Позже в разговоре Степан пояснил отцовские «плачи»:
– Старый кот. Знает теперь, что надо прибиваться к какому-то берегу, вот и показывает свою любовь к детям. Смолоду гуляка был будь здоров, мать от него натерпелась.
…На другой день Клава, оформив специально не использованный отпуск, на неделю со Степаном убыла к его родителям в Манино. Я на хозяйстве оставался один.
С приездом Степана в нашей квартире чуть не ежедневно стал появляться кто-либо из гостей. Кажется, перебывали и все соседи. Знакомились, поздравляли Клаву с возвращением мужа. А Мария Куликова в шутку заметила ей:
– Орёл твой Степан. Высоко летает, где только сядет.
Никого Степан не отпустил без угощения. На организацию мужских «посиделок» Степан был большой мастер. «Посидеть», поговорить «за жизнь» любили не только Егор Гаврилович, Клим, но и кум Степана Иванов.
– Душа из неё вон, давай по маленькой! – предлагает приветливый Степан.
В шутку, хвастаясь, сообщает, что знает с десяток способов выпить и остаться трезвым:
– У нас на сейнере как бывало? Неделю ходим в море, две – бесполезняк. Нету рыбы. А её нет и дела нет.
И Степан выразительно скользит пальцем по горлу, разъясняя и без того всем понятное рыбацкое желание – выпить.
– Когда в порт с рыбой приходим, тогда веселее, тогда лафа.
– А что ж тогда? – интересуется Клава, ласково поглядывая на мужа.
– Песня до конца не поётся, жене правда не
говорится! – выручает сына Егор Гаврилович.
Без песен не обходится ни одно застолье. Когда гости пропустят по рюмке, кто-нибудь предлагает спеть или сам пытается затянуть, иногда не подходящую в данный момент. Присутствующие скромно молчат, не замечая неудачливого певца. Выручает Клава:
– Пап, ну-ка ты. А может, кум? Ту, что «лежит в сыром, нетопленом подвале, не смея руку за копейкой протянуть…».
Кум Иванов, губастый, с пухлым лицом, говорит редко, то и дело вставляя смешные словечки, причём сам почти не смеётся. При хорошем настроении, боднув головой в сторону, он начинает без долгих просьб:
