Дрын здоровый я достану
И чертей метелить стану:
Почему нет водки на луне!
– Ох-хо-хо! Га-га-га! Уморил, сукин кот!
Пока гости увлеклись песнями, гитарой и разговорами, сестра, юркнув за занавеску, вполголоса обсуждает с кем-нибудь из соседок семейные дела, болезнь ребенка, отношения с мужем.
– Каждый божий день так, – сокрушается она. – Гулянкам конца-краю не видно.– Митя, – обращается она вдруг ко мне, – поговоришь с ним? Он тебя уважает. Может, поймёт…
Я молчу.
– Конечно, – оправдывает меня Клава, – просить об этом трудно. Вот так сразу и не начнёшь разговор. Ты, Митя, не садись больше с мужиками за стол, болеть будешь от водки-то. Господи, скорее бы ты вырос что ли, – и прижимает мою голову к своему теплому боку.
Дружна была Клава с Куликовой Марией. Длинная, с соломенного цвета ресницами, она наклоняется к Клаве, шепчет горячо, с болью:
– А мой опять не ночевал дома, опять у н е е был. Вчера-то я сунулась к нему в карман, два билета в кино лежали, а сегодня их уже нет. Клава, милая, что делать, что делать, ума не приложу.
Клава уже готовая что-то посоветовать, подсказать, потому как всегда для других у неё найдется совет и помощь. Погорюет с каждой, утешит.
– Клав, пойди сюда, – раздается голос мужа, и она спешит к столу. – Мы тут разговорились, – непослушным языком, издалека начинает разъяснять свой вопрос Степан. – Один пацан – хорошо! А два – лучше. Скажи, Андрюшка будет у нас?
– Не время об этом говорить, – отмахивается сестра.
– Ладно. А выпить будет? А сама выпила?
– Мне нельзя, Степа, – улыбается Клава, довольная вниманием мужа. – Врачи не советуют, – всё слабее отказывается она.
В разговор сразу вступают несколько «знающих» гостей с твёрдым убеждением, что от рюмки ничего не случится. Наконец, сестра сдаётся, подходит к столу – садиться некогда:
– Дай бог не последнюю!
– Выпивает с напёрсток – и снова к плите.
Пока готовится закуска, Егор Гаврилович вспоминает, как Степан, женившийся без родительского разрешения, приехал к нему в деревню.
Мы со сватом Гришкой за четвертью сидели. Смотрю, заходят двое. Стёпа вот так прошел по комнате, а она на пороге осталась. Думаю, что ж это к нам за девчонка приехала?
Клава в это время хлопочет над плитой, будто не обращает внимания на рассказ свекра, но при малейшей его неточности, смеясь, поправляет Егора Гавриловича. В шутливую перебранку вступает Степан, дополняет сказанное отцом, повторяя, что любит правду. Но последнее слово все равно за Егором Гавриловичем. Он даже приподнимается со стула:
– Я вас спросил: любите друг друга? Любите. Хорошо. Тогда живите. У меня двор, у меня скот, птица. Мы – всё.
Егор Гаврилович плюет в ладонь, а другой так прихлопывает плевок, что брызги попадают в глаза Степану.
– Мать-перемать!..
Минута замешательства, но вновь сноха оказывается на месте:
– Пап, садись в угол на своё место. Все садитесь. Закуска готова.
Всё начинается сначала.
– Повторить!
– На том свете не выпьешь!
– Пей до дна, ещё будет одна!
Уставшая Клава, никем не замечаемая, стоит в стороне, грустно поглядывает на веселящихся мужчин, на меня, томящегося очередной пьянкой. У меня плохи дела в техникуме. По математике уже получил несколько неудов. Однажды даже написали обо мне в курсовой стенгазете, как о двоечнике. Запустил я математику с её корнями, тангенсами-котангенсами.
Мне становится невыносимо тоскливо и стыдно. Жаль маму, с трудом содержащую меня в городе, жаль Клаву, постоянно хлопочущую возле стола выпивох. Жалко самого себя. Я выскакиваю из комнаты. На вопрос Степана – куда я? – бормочу что-то невнятное, забиваюсь в сарай. Слезы душат меня…
