Стасик бегом взлетел на третий этаж, позвонил в пятьдесят седьмую квартиру. Дверь открыл Эдик с сигаретой и серьгой в ухе: «Привет. Игорян спать уже лёг. Сейчас». Игорь вышел на площадку в трусах и накинутой на плечи ветровке, выслушал краткое изложение вечерних событий, сказал: «Ну ты даёшь. Ладно, завтра встречаемся у подъезда в полвосьмого утра. Схожу с вами попрощаться с Лордом».
До дома шли с мамой молча.
Папа выслушал подробный мамин доклад на кухне, почесал бороду и отреагировал словами Игоря:
– Ну ты даёшь, старик, – и уточнил у мамы: – А родители Вити как нашли настоящего владельца этого Лорда?
– Так Евгений Олегович сразу заподозрил неладное, расклеил по району объявление о том, что нашлась собака, ретривер. Вот они и пришли… Господи, стыдно-то как мне было, Саша. Ты представить себе не можешь.
– Могу, почему не могу, – ответил папа, полез в холодильник, достал початую трёхлитровую банку пива, налил в стакан, поинтересовался у мамы: – Будешь?
– Буду, – сказала мама и заплакала.
Стасик тоже хотел заплакать, но у него никак не получалось, хоть тресни.
– Ты же сам всё уже понял, старик? – спросил у Стасика папа. – Ты же больше так не будешь?
Стасик быстро и резко закивал головой – раз пять, наверное, или десять.
– Тогда ладно, проехали. Фронтовик, говоришь, этот старикан был? Подожди, закрепим урок.
Папа сходил в комнату, вернулся с гитарой. У него на всякий жизненный случай всегда находилась песня, Стасик привык. Мама уже не плакала, тихонько пила своё пиво.
Подтянув пару струн, папа задумался, а потом начал медленным перебором:
Над землёй бушуют травы,
облака плывут, как павы,
а одно, вон то, что справа, —
это я, это я, это я,
и мне не надо славы…
Мама прерывисто вздохнула и негромко подхватила – у них всегда хорошо получалось петь вдвоём, Стасик любил их слушать. И лишь когда под гитарной струной возникли строчки:
Эта боль не убывает,
где же ты, вода живая?
Ах, зачем война бывает?
Ах зачем, ах зачем, ах зачем,
зачем нас убивают?.. —
лишь тогда комок в горле у Стасика лопнул и прорвался ручьём самых горьких в его жизни слёз. Он плакал навзрыд у себя на диване, плакал о своей вине, о Витькиной беде, о давней войне, о том, как тяжело и страшно обидел своих родителей. Плакал и не мог остановиться, только сквозь рыдания прорывалось: «Прос…тите ме…ня. Прос…тите…»
Мама тоже плакала и гладила его по голове. Папа поправлял одеяло и говорил: «Не надо, старик. Всё уже прошло, теперь всё будет хорошо. Нынче не получилось, а следующим летом возьмём маму, байдарку и поедем с тобой на речку Холодную, на Урал. Там знаешь, какая вода? Чистая, звонкая, хрустальная: прямо с борта можно кружкой черпать и пить. Хариусов станем ловить, на костре их готовить, на звёзды смотреть, в палатке ночевать. Я тебя грести научу, мы с тобой и порог какой-нибудь пройдём. Знаешь, что такое порог?.. Вал метровый… мы о камень бортом… Петька на берег выплыл… спички мокрые…»
Так Стасик под разговор про речку и заснул. Приснился ему старик Герман Егорович, только молодой, в пилотке, гимнастёрке и с автоматом ППШ на шее. И Лорд рядом с ним, конечно, – в смысле, Тёплый. А старик вдруг снял свои тёмные очки и посмотрел на Стасика. И глаза у него были весёлые, живые. Не мёртвые.
