Нет, он всё-таки идиот, клинический. О нет! А если это передаётся на генном уровне?!
Тряхнула головой, прогоняя ненужные мысли и убеждая себя в одном: я попыталась, он не понял, можно теперь считать, что моя совесть чиста.
— Не хочу, — вяло согласилась я, отодвигая все откровения на более удачное "потом", да и всякое желание говорить с ним искренне у меня пропало напрочь.
Он хотел что-то сказать, но, к счастью, у меня зазвонил телефон, и я поспешно схватилась за трубку, радуясь Женькиной настойчивости как никогда.
— Мам, а ты скоро? — полюбопытствовал мой ребёнок.
— Не знаю, я всё ещё… на работе. А что? — врать, конечно, нехорошо, но говорить правду было как-то не с руки.
— Мы с Аллой хотим мне кончики волос подстричь, можно?
Подруга была парикмахером, а вернее, как сейчас было модно говорить, - стилистом, и уже не один год отвечала за творческий беспорядок на наших головах.
— Стригите, — на автомате разрешила я, чувствуя, как Лёшка всё это время без устали следит за мной, прислушиваясь и присматриваясь. Так и хотелось спросить, что он пытается увидеть, но вслух произнесла совсем другое: — Как Тася?
— Уроки делает, — фыркнула старшая дочь, — и ненавидит весь мир.
— Что-то случилось? — даже не удивилась я.
— Ей сегодня какой-то бедолага умудрился на шахматах шах и мат поставить.
— О как, — давненько у Таськи не находилось достойных соперников среди сверстников. — Как она?
— Злится и строит планы мести.
— Бедный парень.
— Говорю же, бедолага! Ладно, мам, всё, пока, я стричься.
И не дождавшись моего ответа, скинула трубку.
— Всё в порядке? — тут же уточнил Алексей, не пропустивший ни слова.
— Вполне. Всё как всегда, одна волосы стрижёт, вторая — строит план по захвату мира.
— У них большой потенциал, — неожиданно заключил Алексей. — Видимо, все в тебя?
— Надеюсь, что так. Ибо их отец — большой тормоз, — невесело заключила я, махнув рукой официанту.
В ресторане мы просидели ещё час, на протяжении которого Алексей Игоревич с умилением наблюдал, как я, поддавшись чувству голода, пробую каждый третий пункт меню.
9. Глава 8
Домой меня привезли уже после девяти. Ощущала себя сытой и бесконечно уставшей. Лёшка тоже был каким-то потерянным, впрочем, по нему это было не сильно заметно, но непривычная молчаливость, так или иначе, бросалась в глаза. Отсутствие шумной болтовни и вечных шуточек-улыбочек выдавали в нём крайнюю степень задумчивости, что не мешало ему с уверенностью вести мою машинку, ибо обратно за руль меня так и не пустили. Понимала, что надо бы разозлиться, но всё равно безвольной лужицей растеклась по пассажирскому сиденью, как никогда ощущая себя на своём месте. На душе было странно, но главным открытием явилось понимание, что больше ничего не будет так, как прежде. И уже не имело никакого значения, беременна я или нет, поверил мне Орлов или же действительно воспринял всё как шутку, но что-то неуловимое раз и навсегда сегодня перевернулось во мне. Изменения пока слабо поддавались анализу, и я предпочитала просто смиренно сидеть на своём месте и украдкой разглядывать Лёшку.
Уже у подъезда долго топтались на одном месте, не представляя, что можно сказать друг другу. Он крутил в своих руках мои ключи, а я так и не решалась их забрать. Чувство дежавю накрывало нас с головой, дезориентируя и выбивая почву из-под ног. В школьные годы мы часто любили вечерами поболтать, стоя под родительскими окнами. Поэтому казалось, что стоит только закрыть глаза… и всё будет как прежде. Осень, вечер, шелест листвы и ничем не обремененная молодость, полная предвкушений и планов.
