У одной из женщин из-под чепца выбиваются седые пряди, и она тяжело опирается на руку своей спутницы, которая, впрочем, тоже отнюдь не молода. В волосах ее виднеется седина, однако она высока и широкоплеча, и пристальный взгляд еще не утратил блеска.
– Sœl og blessuð! – говорит она мелодичным голосом.
– Sœlar og blessaðar, – отвечает Роуса.
– Blessuð, – бормочет старуха. Лицо ее походит на мятое вязанье, а почти безгубый ввалившийся рот – на дурно заштопанный носок.
Лицо женщины помоложе расцветает.
– Я Катрин Сигурдсдоуттир, а это Гвюдрун Пьетюрсдоуттир. Ты ведь Роуса?
У Катрин бледно-голубые глаза, которые придавали бы ее лицу суровое и холодное выражение, когда бы не открытая улыбка.
– Да. Роуса Магнусдоуттир. – Она смущенно улыбается. – Я только вчера приехала.
– Трудной была дорога-то?
– Ехать далеко, и я немного устала. – Роуса тут же спохватывается, что лучше бы держаться поприветливей, и обводит рукой море и горы. – Здесь очень красиво.
Гвюдрун кричит так громко, будто Роуса стоит на другом краю поля:
– Ты совсем молода, дитя мое! И худа как щепка! – И поворачивается к Катрин: – Ее унесет первым же порывом ветра. Хотя Анна тоже худенькая была. Йоуну такие по душе, кожа да…
– Гвюдрун! – одергивает ее Катрин.
Губы Гвюдрун кривятся, и она бормочет что-то невнятное.
Роуса нарушает неловкое молчание:
– Мне двадцать пять.
– Двадцать пять? И только что замуж вышла? Да ведь ты не сказать чтобы совсем дурнушка, хотя глаза у меня уже не те. Что, Катрин, безобразная она?
Катрин сердито цокает языком.
– Вовсе нет. Извини Гвюдрун, Роуса. Она думает, что число пережитых зим извиняет ее дурные манеры.
– Я сказала вслух то, что все остальные подумают, – бурчит Гвюдрун.
– Не забывай, что мудр тот, кто держит рот на замке, – отрезает Катрин и вполголоса поясняет Роусе: – Гвюдрун любит подлить масла в огонь. Не обращай внимания, и ей быстро прискучит.
– Что ты там бормочешь, Катрин? – кричит Гвюдрун.
– А еще она глуховата. Так что, если понизить голос, можешь говорить о ней все, что вздумается.
Роуса подавляет смешок.
– Извините меня, но я должна отнести еду Йоуну.
– Ты так и не пригласишь нас в дом? – громко возмущается Гвюдрун. И добавляет вполголоса, повернувшись к Катрин: – Я-то думала, эта будет другая.
– Ради всего святого, Гвюдрун, умолкни. Мы, пожалуй, наведаемся к тебе в другой раз, когда Йоун в море уйдет.
У Роусы сжимается сердце.
– Он не любит гостей?
В глазах Катрин внезапно мелькает тревога, будто она хочет о чем-то предупредить Роусу.
– Он не любит чужих в доме.
Она легонько пожимает руку Роусы, и в этом жесте столько сочувствия и неожиданного понимания, что Роуса готова расплакаться.
Катрин разглядывает ее, сощурив глаза, и словно читает ее мысли.
– Ты прежде никогда не вела хозяйства? И присесть-то бывает некогда.
У Роусы так сжимается горло, что она не в силах говорить. Она качает головой.
Катрин улыбается.
– Приходи к нам и захвати с собой белье на починку. Мы часто вяжем вместе, покуда мужчины рыбачат или работают в поле.
– Этого Йоун тоже не одобрит, – ворчит Гвюдрун. – И разве ты не должна на сей раз держаться от его жены подальше, а, Катрин?
Катрин косится на старуху и, понизив голос, торопливо бормочет:
– Приходи ко мне, если что-то вдруг покажется тебе странным. Обещай, что придешь. Оставаясь в одиночестве, погружаешься во тьму.
Это звучит почти как угроза, и Роуса пятится.
