Стеклянная женщина - страница 8

Паудль протянул ей мокрую рубаху, и она вдруг обнаружила, что не в силах взять ее.

– Держи, – пробормотал он.

Роуса мотнула головой: отмоется как-нибудь потом, а ему лучше одеться. Но он, должно быть, неправильно понял ее, потому что закрыл глаза, сделал вдох, опустился подле нее на колени и принялся вытирать ее живот рубахой.

От холодного прикосновения Роуса дернулась и ахнула.

– Больно? Мне перестать? – Он взглянул на нее. Лицо его было в высшей степени серьезно, голубые глаза – глубоки и непроницаемы.

Она покачала головой, легла на спину и закрыла глаза.

Он бережно стирал буквы с ее живота, одну за другой, за мокрой тканью тянулся леденящий след, и от холода кожа покрывалась мурашками. Наконец, когда солнце скатилось по небу вниз, а Роуса начала дрожать, Паудль остановился.

– Все, – прошептал он. И не успела она шевельнуться, как он склонился над ней и коснулся губами ее пупка. Роусу окатило жаром. Она ахнула и подпрыгнула.

Паудль вздрогнул, будто она отвесила ему пощечину.

– Извини, я не должен был…

– Нет! Я не то вовсе…

– Извини, Роуса. Пожалуйста, прости меня.

Пока она подбирала слова, чтобы объяснить ему, что не нужно просить прощения, что она хотела бы повторить все еще раз, Паудль уже вскочил на ноги и поспешил отойти подальше, словно боясь обжечься.

Весь остаток лета он дичился ее, как чужую. Он почти всегда отводил взгляд, а если она с ним заговаривала, невнятно хмыкал в ответ. Когда Сигридюр спросила, что стряслось, Роуса не знала, что ответить. Прежде видеться с Паудлем было все равно что смотреть на родные и милые сердцу горы, окружающие ее дом. Теперь же встречаться с ним глазами было все равно что заглядывать в разверстую пасть Геклы. При виде него все тело ее пылало.

От Магнуса их размолвка тоже не ускользнула. Он улыбнулся и потрепал Роусу по макушке, как ребенка.

– Умница. С ним у тебя нет будущего.

Роуса изумленно вскинула брови, и Магнус продолжал:

– Негоже епископской дочке за крестьянским сыном бегать. – Он засмеялся. – Я растил тебя для лучшей доли. Ты будешь женой какому-нибудь крепкому bóndi. Может статься, уедешь с ним на север, в Хоулар. А то и в Копенгаген.

– Я хочу остаться здесь, – не задумываясь, выпалила Роуса. – В Скаульхольте. Я хочу помогать тебе в церкви.

Магнус снова рассмеялся, но Роуса упорствовала, и в конце концов он согласился, что ей нет нужды выходить замуж и можно остаться дома.

После смерти Магнуса Паудль стал захаживать к ним чаще, робко предлагая то вяленой баранины, то сухого навоза для растопки. Мало-помалу он снова начал улыбаться Роусе и поддразнивать ее. Постепенно меж ними установились прежние дружеские отношения, и Роуса наконец могла смотреть на Паудля, как раньше, и встречаться с ним взглядом без страха.

Однажды он притащил огромную глыбу торфа, которую, должно быть, раздобыл у торговца, хоть Роуса и не могла взять в толк, как ему это удалось.

Когда она задала ему этот вопрос, он самодовольно ухмыльнулся.

– Поверь, лучше тебе не знать.

– Ты украл его? Тогда забирай.

Она толкнула было глыбу обратно к нему, но он легонько сжал ее запястья одной рукой и засмеялся:

– Он нужен твоей маме.

Она перестала сопротивляться, но рук из его хватки не вырвала.

– Я не стану топить дом краденым торфом.

– Топить будет твоя мама. И я его не крал. – Улыбаясь, он взял ее ладони в свои и стиснул их. – Этот жадный пройдоха запросил за него десять буханок хлеба. Я их принес, на том мы и поладили.