Раньше мы с ней дружно жили. Отец ее непутевый, сгинул где-то, давно уже, ей только пять годков исполнилось, так мы все время вдвоем. Мы хорошо жили, – повторила она, и взглянула на Мишу, словно тот не верил, а она старалась его убедить, – излишеств, конечно, не могли себе позволить, но всем необходимым я ее обеспечивала. Не стоило ее так далеко одну отпускать, доверчивая она у меня слишком, вот и этому доверилась. И вот оно как все обернулось. Зачем она ему под колеса бросилась? Зачем?
– Вы считаете, у них что-то было с этим человеком, который сбил ее?
– Было, – уверенно сказала женщина. – Но только я никому не говорила об этом, вот только вам… Я их видела вместе в тот день, когда она меня прогнала. Я сидела на площадке детской, никак не решалась уехать, оставить ее, а тут она из дома вышла, не заметила меня, к нему в машину села, потянулась к нему, видно, поцеловать хотела, а он отвернулся.
Я уехала, а сердце-то не на месте. Через неделю снова приехала, а она вся в синяках. Я за всю жизнь я ее пальцем не тронула, а тут… Говорю ей: поехали домой, Света. Разве можно позволять так обращаться с собой? А она снова начала кричать на меня: «Не вмешивайся, мама, я его люблю. Это всего один раз было, он уже прощения попросил».
Я тогда не знала, что мне делать, умоляла ее ехать со мной домой, но она сказала, что беременна, и что они скоро поженятся, и чтобы я не мешала. До сих пор ругаю себя, что поверила ей и уехала.
Женщина замолчала, и в этом молчании Миша почувствовал всю силу ее горя. Ему хотелось поддержать ее, рассказать о своем намерении разоблачить Сенина. Но чтобы она сказала, если бы узнала, что он просто журналист, который врет ради горячего материала?
– Скажите, – спросил он, – ведь Сенин, наверняка, просил вас никому не рассказывать о том, что он был близок с вашей дочерью?
– Да, просил… – забеспокоилась женщина, – правда, просил, а я разболтала… – Она взглянула на Мишу испуганно. – Что же теперь будет? Вдруг он теперь денег на лечение не даст? Как же так? Но ведь вы ее друг, значит, вам можно было… – растерянно говорила женщина и в смятении глядела куда-то через Мишино плечо.
Миша обернулся.
Прямо на него шел Сенин.
Один, без охранников.
И Миша не придумывает ничего лучше – он начинает фотографировать Сенина и эту потерянную несчастную женщину, у которой на лице такое отчаяние, что Мише хочется провалиться сквозь землю, но он продолжает делать свою работу, свою чертовую проклятую работу.
Сенин был гораздо ниже Миши, и поэтому удар пришелся в подбородок. Миша больно прикусил язык, и явственно услышал, как лязгнули зубы. Он переложил фотоаппарат в левую руку, а в правую вложил всю свою ненависть, накопленную за несколько лет. Сенин отлетел к стене.
Женщина закричала.
На шум изо всех дверей посыпались медсестры, нянечки, санитарки, и среди всего этого галдящего возмущенного женского царства вышагивал по коридору пожилой очкастый доктор в халате с вышитыми на кармашке буквами и тростью, на которую он опирался, слегка прихрамывая.
– Тамара Петровна! – на весь коридор закричал доктор, – Тамара Петровна, вызывайте полицию!
* * *
– Эй ты, журналист, журнали-и-и-ст! Как там тебя, Плетнев что ли? Плетнев! Вставай. Слышишь, тебе говорю, поднимайся.
– Ну чего еще? Чего вы поспать не даете, оборотни в погонах? Ну, куда еще ты меня гнать собираешься? На допрос что ли? Ты учти, служивый, я и под пытками свою вину не признаю.
