Степь. Избранное - страница 7

– Отдеру!

– Ну и дерите! Дерите!

Максим улыбнулся и протянул вперед руку. В его руке была плеть.

– Отдеру, Степан.

Степан повернулся на другой бок и сделал вид, что ему мешают спать.

– Так не пойдешь? Ты это верно говоришь?

– Верно. Побей Бог мою душу, ежели пойду.

Максим поднял руку, и Степан почувствовал на плече и щеке сильную боль. Степан вскочил как сумасшедший.

– Не дерись, тятька! – закричал он. – Не дерись! Слышишь? Ты не дерись!

– А что?

Максим подумал и еще раз ударил Степана. Ударил и в третий раз.

– Слушай отца, коли он велит! Пойдешь, прохвост!

– Не дерись! Слышишь?

Степан заревел и быстро опустился на полсть.

– Я пойду! Хорошо! Пойду… Только помни! Жизни рад не будешь! Проклянешь!

– Ладно. Для себя пойдешь, а не для меня. Не мне новая изба нужна, а тебе. Говорил – отдеру, ну и отодрал.

– По… пойду! Только… только помянешь эту плеть!

– Ладно. Стращай. Поговори ты мне еще!

– Хорошо… Пойду…

Степан перестал реветь, повернулся на живот и заплакал тише.

– Плечами задергал! Расхныкался! Реви больше! Завтра пораньше пойдешь. За месяц вперед возьми. Да и за четыре дня, что прослужил, возьми. Твоей же кобыле на платок сгодится. А за плеть не серчай. Отец я… Хочу – бью, хочу – милую. Так-то-ся… Спи!

Максим погладил бороду и повернул к избе. Степану показалось, что Максим, вошедши в избу, сказал: «Отодрал!» Послышался смех Семена.

В избе отца Григория жалобно заиграло расстроенное фортепиано: в девятом часу поповна обыкновенно занималась музыкой. По деревне понеслись тихие странные звуки. Степан встал, перелез через плетень и пошел вдоль по улице. Он шел к реке. Река блестела, как ртуть, и отражала в себе небо с луной и со звездами. Тишина царила кругом гробовая. Ничто не шевелилось. Лишь изредка вскрикивал сверчок… Степан сел на берегу, над самой водой, и подпер голову кулаком. Мрачные думы, сменяя одна другую, закопошились в его голове.

На другой стороне реки высились высокие, стройные тополи, окружавшие барский сад. Сквозь деревья просвечивал огонек из барского окна. Барыня, должно быть, не спала. Думал Степан, сидя на берегу, до тех пор, пока ласточки не залетали над рекой. Он поднялся, когда уже светилась в реке не луна, а взошедшее солнце. Поднявшись, он умылся, помолился на восток и быстро, решительным шагом зашагал вдоль берега к броду. Перешедши неглубокий брод, он направился к барскому двору…

– Степан пришел? – спросила, проснувшись на другой день, Елена Егоровна.

– Пришел! – отвечала горничная.

Стрелкова улыбнулась.

– А-а-а… Хорошо. Где он теперь?

– На конюшне.

Барыня вскочила с кровати, быстро оделась и пошла в столовую пить кофе.

Стрелкова была на вид еще молода, моложе своих лет.

Только глаза одни выдавали, что она успела уже прожить большую часть бабьего века, что ей уже за тридцать. Глаза у нее карие, глубокие, недоверчивые, скорей мужские, чем женские. Красива она не была, но нравиться могла. Лицо было полное, симпатичное, здоровое, а шея, о которой говорил Семен, и бюст были великолепны. Если бы Семен знал цену красивым ножкам и ручкам, то он, наверное, не умолчал бы и о ножках и ручках помещицы. Одета она была во все простенькое, легкое, летнее. Прическа самая незатейливая. Стрелкова была ленива и не любила возиться с туалетом. Имение, в котором она жила, принадлежало ее брату холостяку, который жил в Петербурге и очень редко думал о своем имении. Жила она в нем с тех пор, как разошлась с мужем. Муж ее, полковник Стрелков, очень порядочный человек, жил тоже в Петербурге и думал о своей жене менее, чем ее брат о своем имении. Она разошлась с мужем, не проживши с ним и года. Она изменила ему на двадцатый день после свадьбы.