– Да разве в грамоте дело, мамуля? Добрые вы, независтливые, радушные, покладистые. Друг с другом в мире живете и со всеми соседями. Ничего от жизни не просите, а сами последний кусок отдать готовы тому, кто нуждается. Я же помню, как ты нищих принимала, если кто-то милостыню просил. Не у калитки что-либо подавала, чтобы побыстрей отделаться, а в дом приглашала, кормила, расспрашивала о беде их. Сочувствовала. Это так редко сегодня встречается.
– Выдумщик ты наш! Насочинял себе. Ничем особым мы от других людей в станице не отличаемся. Живем как все.
– Ты хоть с одним человеком поругалась за свою жизнь?
– Может, и поругалась, не помню.
– И я не помню такого случая. А отец хоть раз приходил домой пьяным? Дебоширил? Матерился?
– Ты же знаешь, не пил он никогда. Только пивка трошки. И то по праздникам. И не матился никто из нас – грешно это. Дебошей тоже в доме не бывало. А вот под горячую руку отцу лучше было не попадать… Про налыгач помнишь, поди?
– Раза три перепадало. Но за дело.
– Вот и я не дратовала его, штоб не закипал.
– А ты говоришь, как все… все-таки по своим законам жили?
– По Божеским и человеческим. Как родители научили.
– Мать, подь сюды, – позвал Яков Васильевич. – Подсоби по нужде подняться.
Валентин опередил Оксану Семёновну и первым подошел к отцу:
– Давай я помогу.
– Соромно, сынок. Мы привыкли уже вдвоем обходиться, – в два голоса слабо возразили старики.
Сын, не обращая внимания на возражения, наклонился над отцом и, без особого напряжения подняв на руках исхудавшее тело, опустил Якова Васильевича возле отхожего ведра:
– Спускай кальсоны и садись, делай свое дело. Чего здесь стесняться? Дело житейское. Вы меня на горшок сажали, стеснялись? Теперь мой черед пришел.
Валентин так уверенно управлялся с отцом, будто заправский санитар, что неловкость ситуации быстро развеялась.
– Я, батя, постараюсь усовершенствовать это приспособление под нужник. Будешь восседать, как король на троне, без посторонней помощи.
– Это как же?
– Поморокую малость. Типа кресла с дыркой. Как переносные биотуалеты на Западе.
– Нам до ихних мудреных штучек не дожить, – вздохнула Оксана Семёновна.
– Свои придумаем, коль жизнь заставляет.
– Попробуй, а то дюже несподручно на ведро по-большому ходить, – пожаловался отец.
– Ну, Яков Васильевич, с облегчением! Получше стало?
– Полегшее вроде…
– Тогда, может быть, прогуляемся по комнате?
– Што ты! Не сдюжаю я.
– А давай попробуем. Ты и давеча говорил, что не сдюжаешь, а осилил-таки завтрак самостоятельно. Человек не знает своих скрытых возможностей. Нужно испытывать себя.
– Валечек, – взмолилась мать, – ему покой нужен.
– Жить ему нужно, мама. А для этого движение необходимо, чтобы сердце ритмичнее работало, кровь гоняло по жилам.
– Ну, гляди. Тебе видней.
Родители после приезда Валентина как-то быстро перешли в подчинение к нему, то ли почувствовав силу и уверенность в словах и действиях сына, то ли стесняясь своей стариковской беспомощности. Они не перечили ему и покорно выполняли все, о чем просил.
– Давай, мамуль, теплой водички и полотенце. Мы сейчас водные процедуры проведем, а потом и побреемся. Красоту наведем. Оденемся и пойдем вдоль по Питерской.
Постелив целлофановую пленку на кровати, Валентин минут пятнадцать обмывал отца, протирал его тело, массировал. Помог надеть чистое белье. Потом стал намыливать щеки и сбривать многодневную щетину. Старался не поранить дряблую кожу, но все равно доставлял какие-то неприятные ощущения старику.
