А из грузовых машин сыпались, словно горох, пружиня и играя мышцами, солдаты в элегантно отутюженной черной форме. Лица их были сосредоточенны и готовы к исполнению любого приказа.
И вот все жители послушно, по очереди, под ритмичную команду воинственной речи заходят в амбар. Перед входом у всех отбирают пожитки. Все, как под всеобщим гипнозом, не очень-то понимают, что происходит. Места всем хватает. Вдруг заплакал младенец. Их в деревне трое. Это был кроха Янек из семьи Леванских. Его плач подхватили другие груднички. Это вывело всех из состояния ошалелости.
– Мы что, так и будем, как овцы, стоять? – закричал Георгий. – Нас же сжечь хотят заживо! Может быть, есть выход?
Все бросились к амбразурам окон.
– Есть выход! – дернул отца за штанину Давид. – Мы с ребятами в войнушку играли, подкоп вырыли. И он побежал к заднему углу амбара, откинул сено. И недолго думая, нырнул в лаз.
Тут же раздалась автоматная очередь. Из окон амбара ободряюще кричали односельчане:
– Зигзагами, зигзагами, давай, малыш, давай! Очередь прошлась по окнам, разбивая стекла, но ничего даже не поранило. Это дало время Давиду.
Ему удалось отбежать довольно приличное расстояние, прежде чем он упал как подкошенный.
Еще несколько мальчишек юрко и привычно нырнули в лаз. И снова автоматная очередь. Им так далеко не удалось отбежать. Несколько солдат уже тащили огромный камень и завалили лаз. Запахло каким-то горючим топливом. Густой дым, медленно клубясь, заполнял амбар – и поднимался к высокой крыше.
– Я не хочу, чтобы мои дети задохнулись и заживо сгорели! – мать пристально смотрела в глаза отцу.
Закашлялась и заплакала Эммочка.
– Ноах, возьми, – мать подала мужу нож.
Отец бессильно стоял, не в силах шевельнуться.
– Не могу, Рахиль, прости, не могу, – он заплакал.
Мать встала на колени, осторожно положила дочь на сено, поцеловала. Отец встал рядом, еще не совсем понимая, что она собирается сделать.
– Не забудь про Эммочку и Леву, – произнесла она и силой ударила себя по шее, вскрывая артерии.
Кровь жены горячей струей ударила отцу в лицо. Его лицо в ужасе перекосилось и окаменело. Он схватил выпавший из рук жены нож…
У кого-то нашелся еще один нож. Его передали Георгию. Все встали на колени и молились. Жгучие языки жадного пламени, падающего с крыши, уже безжалостно лизали кого-то из односельчан. Ад из дыма и огня невыносимой высокой температуры.
До того, как рухнула крыша на еще живых и сильно обожженных Ноаха и Георгия, они выполнили свой долг перед соотечественниками.
А Давид остался жив. Его только слегка поранило в ногу – так что и крови не было. Немецкий солдат, которому поручили проверить, жив ли строптивый мальчишка, нагнулся над ним и увидел, что ребенок жив. Он приложил палец к губам: ш-ш-ш, дав понять малышу, дескать, притворись, молчи. И дал очередь рядом.
Где же ты, немецкий солдат Отто, пожалевший ребенка? И как сложилась твоя судьба в мясорубке войны?
Давид не знал этого. Он долго лежал не двигаясь, обогреваемый огромным костром догорающего амбара и не сгорающей любви любящих его и любимых им людей… Он боялся пошевелиться, вслушиваясь в движение машин и танков. Сытно срыгивая кусками пепла и песка, машины разворачивались на восток…
Эта история перекликается с другой историей, произошедшей 300-400 лет назад совсем недалеко от этого места – всего в ста километрах. Тогда царские опричники согнали в амбар упрямых староверов, не желающих креститься тремя перстами. Кажется, какой пустяк – два или три пальца, а заживо сожгли всю деревню. И это сделали верующие люди! Староверы тоже покончили со своими семьями, а потом с собой.
