– Да, в общем, – сказал он. – Детский поэт. А что, плохо?
– Это великолепно! – воскликнул Пушкин, вскакивая со стула.
Он заметался по комнате, семеня из стороны в сторону. Халат путался под ногами. Волосы, которые он нервно пытался пригладить рукой, топорщились в стороны.
– Великолепно, – повторил он, остановившись напротив Васи. – Стихи для детей! У нас так мало пишут для детей!
Он метнулся к столу, схватил бутылку настойки и плюхнулся рядом с Васей на диван.
– Понимаете, я сам пишу для детей! Сказки пишу и неплохие, как говорят, сказки, – взволнованно говорил он, наполняя бокалы. – Читали, ведь, наверное, «О царе Салтане», «Золотой петушок»?
– Конечно, читал, – Вася пытался не разлить налитую до краев в бокал настойку. – И детям читал…
– То-то и оно! – Пушкин подпрыгнул на диване, от чего содержимое бокалов у обоих все-таки пролилось на пол. – Детям читал. И как, понравилось детям?
– Еще бы!
– А сколько лет детям?
– Ну… – Вася немного замялся. Своих детей у него не было, а детям друзей, которым он действительно читал стихи Пушкина, было…
– Лет семь, наверное, – предположил он.
– Вот! – воскликнул поэт. Он был слишком эмоционален. – Семь лет! А младше? Те, которые младше?! Им нужны простые стихи, короткие. Простые рифмы: елки – волки, кошки – дорожки, чтобы они говорить учились. Языку русскому учились, понимаешь?
Он снова вскочил с дивана, встал напротив Васи и чокнулся с его бокалом.
– Давай еще что-нибудь! – с азартом сказал он. – Ну?!.
Вася замешкался. Стихи, которые он только что прочитал, были в его голове с детства, он их помнил наизусть. Они ему самому нравились – еще в третьем классе на Новый год читал их пред Дедом Морозом. Что же еще? Может, Чуковского? И Вася влепил Чуковского – из того, что помнил:
Робин Бобин Барабек
Скушал сорок человек,
И корову, и быка,
И кривого мясника,
И телегу, и дугу,
И метлу, и кочергу,
Скушал башню,
Скушал дом
И кузницу с кузнецом.
А потом и говорит:
«У меня живот болит!»
Лицо Пушкина покраснело, глаза закатились. Вася испугался, что сейчас с поэтом случится удар. Он даже на миг представил заголовки газет: «Великий поэт умер, распивая с незнакомцем настойку на облепихе с клюквой». Но потом голова поэта запрокинулась, и стены кабинета сотряс громкий хохот.
– БАРАБЕК!!! – сквозь смех кричал светило русской поэзии. Он снова упал рядом с Васей на диван и смеялся еще минут пять, стуча ногами по полу.
Немного успокоившись и переведя дух, он посмотрел на Васю, вытирая выступившие слезы.
– Откуда ты эти образы берешь? Кто такой Барабек?
– Ну… – Вася задумчиво надул щеки, пытаясь найти нужный ответ. – Так. Для рифмы просто…
– Для рифмы, – повторил поэт. Он встал с дивана и немного шатающейся походкой пошел к потайной дверце шкафа.
Пустая бутылка с настойкой валялась на полу под диваном. Вася допил остатки содержимого своего бокала и только сейчас почувствовал, что сильно пьян. Ну не то чтобы сильно – говорить он мог членораздельно, но страх перед ситуацией, а главное, перед исторической личностью, которая сейчас копошилась в импровизированном баре, исчез полностью.
– Смородина! – послышалось у шкафа. – Натурально, смородина!
Пушкин, наконец, вынырнул из недр, и в руках у него была бутыль с темной жидкостью. Он нетвердой походкой подошел к Васе и протянул ему бутылку.
– Это тоже Нащокина подарок. Ох и знатные у него в деревне настойки делают.
Вася принял увесистую бутыль, понюхал у горлышка и по голове разнесся терпкий запах смородины вперемешку со спиртом.
