Палач устал на миг…
и в фуэте завяз.
Сова уснула.
Рыдала кукла: «Не для вас!»,
сводило скулы.
Она окоченела на ветру
и торопилась,
закончить песенку к утру,
но утомилась,
когда завод закончился
и маска растворилась.
Ее оставили одну, на дне паренья и рождения.
Пока искала глубину для вдохновения,
стекла желтком «по-черному»,
квадратному?
Формату.
Извечному, от балагана до театра.
Картонный тигр рычал пчелой вокруг граната
18,
Сартр выбрал liberté
19 под дулом автомата,
сама собой звучала аппассионата,
слеза вождя с ухмылкой, хуже компромата,
прожгла гранит. Отравой отворила крови врата.
Багровая заря манила,
шел безумный брат на брата.
И слёз река впиталась болью в память свято.
Пустыня примирила всех. Сошла волна набата.
Балерина устало закрутилась в лапах акробата.
«Проходит всё». И прошлое.
Осталась память смята.
Песчинками мгновенья бьют по циферблату…
Кукушка сну чудному предалась —
предчувствию прозрения,
ИС Бах, воскресший, всех спасал
от жалкого забвения.
Каприз-но, соч-но, но но но —
без вожделения!
Кукушка гаммы пела и канцоны —
Тени стратфордского гения
20.
«Это май-баловник,
это май-чародей.
Веет свежим своим опахалом
21.»
Нет! Погодите, я не ожидала!
«Матчиш
22 прелестный танец,
его я танцевала…»,
забыв тоску и глянец
«с одним нахалом…».
«Под одеялом».
Георгий Иванович
23, сбилась настройка,
это шутки от Карлоса К.
Жёстко-железная койка.
Будите скорей, готова ковбойка.
Проснулись? Обулись.
На новую стройку!
Мал ящичек Пандоры, да удал.
Но лихо не буди. Да, все уснули.
Высокий градус чувств, как колосс, спал.
Слова к виску, всегда вернее пули.
Холодный пот, тоска,
свеча во тьме… Поможет —
кукушка глупенькая, годы подытожит.
Перемножит.
Минотавр – Единорога не стреножит.
Ариадна, Тезею нить свою предложит,
победу сил добра донельзя приумножит,
но Оноре Бальзак, шагреневую кожу
алчной тяжкой страстью пережжёт, скукожит.
Вильям Шекспир нашел страстям и безднам имя,
хоть говорил: «Не знаю я, как шествуют богини
24…»
Лучом скользнула
иль часами-пикассами по бедру,
наивная, в Дали зависла, в направлении к ядру.
Марс прохрипел: «Я стёкла на пенсне,
прицел и смысл протру».
Она, смеясь беспечно, позабыла мантру —
Монмартру́.
И сладким дымом растворилась поутру,
легко и без опаски,
наивным голышом нырнула в пруд,
сгустились краски.
А сон хорош, ты как всегда, свободна,
вдохни и запахни тугую грудь,
природной грации созвучна, сумасбродна;
я всё перерисую. Как? Когда-нибудь…
От тех, кто не умеет молча говорить, беги,
слова-горошины, по пяткам в рас-сып-ну-ю…
Ахилл рискует.
«Будь или не будь», опасности не чуя.
Себя расслышать – не нужны слова.
«Ку-ку», – морзянки пульс стучит едва.
Арбитр дает нам дополнительное время,
страдать, отдаться, петь на разных языках,
во сне и в унисон. Любовью побеждая страх.
Всё просто – скакуну излишне стремя:
и слезы росы́
на небесных цветах.
Еще все бездны бесконечностей
в бессчётных зеркалах,
друг в друга жадно насмотреться не успели.
Принц
26 с Дантом по кругам развеет душу,
чтобы достичь чужой ветхо за вет ной цели.
Не зря высокий и нетленный бард предупреждал.
Дух наш, сопровождая, пробуждал, освобождал.
Он сердцу каждому, внимая, сострадал.
С пером наперевес гусиным, умирал и воскресал.
Он мудрость неподкупную на волю отпускал.
И, гения магический кристалл,
нам бури и несчастья предсказал.
Он знал, – когда натянута Улисса духа тетива,
пусть мысли плоть и чувства то жива,
то, как мертва,
