Читать онлайн Владимир Пироцкий - Стихийное

ISBN 978-5-0055-8733-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стихийное

Акынская песня

Затяну я потуже котомку и вдаль повлекусь

Поплыву над болотом пружиня кувшинками

Желтыми зыбкими

В тёмную зелень макая свой посох корявый

К морю песку раскаленному скалам щербатым

Древними тропами странно чужими.

И махну на прощанье виде́нью

В барханах струящемуся

С облегчением без сожаленья

Путь одинокий по шагу сверяя

С надорванным звоном струны

Меж ребер дрожащей, играя,

Впиваясь прозрачными веками в солнце.

Губы кровавые шепчут беззвучно

Неведомых слов паутину

И стаи ворон равнодушно кружат

И вараны поспешно следы заметают.

Иду…

2018

Походная пехотная

Как начинается степь?

Под дождем происходит круженье

тучки сгущаются и нагоняет их ветер

в тяжелые школьные ранцы на плечи

давят они и походным уверенным шагом,

всё под себя подминая, жестко без спросу

по грубой стерне

попадают в размеренный шаг

суровой пехоты,

знающей дело свое – убивать

и рядами ложиться под нож

равнодушной шрапнели.

Это уж как повезет, как отмерено кем-то,

согласно небесной

просроченной блёклой печати.

Дождь педантичный проводит нас

редкими каплями тихо,

впалые щеки кропя и, как бы, скрывая

вдруг затесавшихся в строй

паникеров – соленые метки слезинок.

Эй, шире шаг

кто там вспомнил родные поля? Запевай!

Пусть услышат нас те, кто нас ждет

и кто верит —

мы снова обнимем их жарко.

И скоро забудем…

километры кирзовые, страх, смерть

и ржавых бинтов пригорелую корку,

и слякоть, и месиво будней унылых,

и гарь предрассветную снов…

Постепенно,

начинается степь и ползет серой лавой,

и хочется свежего воздуха стопку,

расстегнув воротник гимнастерки и крякнув,

выпить до дна

и хрустеть полминуты соленым огурчиком мира,

пойти налегке, окунуться в горячий ковыль

и лежать, глядя вверх,

наблюдая секрет мирозданья,

ощущая всем телом готовность лететь

одуванчиком вверх.

Начинается степь…

2018

Поз дно

рэп

Мы уже привыкли почти.

Всюду морок непонимания,

Настоящая боль и беда придут без стука,

без напоминания.

Зима, белый снег, а в пять уже сумерки.

Будто солнце украли! Сыграем в жмур ки?

Все путем, но дайте немного солнышка!

Нельзя же так, я не просто устал, а дошел

до донышка.

Эх, тоска без душевных слов,

без правды глаза в глаза,

Неуютно и холодно врать,

да бояться не то сказать.

Не спасает уже молчанье – без души,

равнодушное, гордое,

Как веревка над пропастью,

тлеет шнуром бикфордовым.

Ох, как надоело быть добрым,

простым и внимательным.

Улыбаться и прятать свой взгляд,

чересчур проницательный.

Кого-то случайно обидеть – легко!

Задеть, самому вдруг обидеться,

Лучше ну их подальше, ты знаешь куда,

чтоб никогда не видеться.

Зубы сжать свои, в горло кляп,

до предела напрячь желваки,

Чтоб не дай Бог чего. Спрячу глубже свои,

чугунные кулаки.

Неудобно и глупо быть просто честным,

Когда взгляд напротив, зашорен местью.

Всем подряд! За свою дурацкую молодость,

Жизнь, овчинкой, как мордой об стол, съежилась.

За свои неподдельные страдания,

За свое мучительное непонимание.

Его злые чужие глаза

наполнены гневом и страхом,

Они бьют поддых, и грозят весь мир перетра"ать.

Всех готов он смешать в клубок своего и чужого,

Плюнуть первому встречному —

хуже выпада ножевого.

А кому и за что, по какому праву?

И крыть-то нечем…

Без раздумий, топор злословия падает!

И хотя б на минуту ему, вроде, становится легче.

А дальше снова тупик. Ничего не радует.

Откуда ты взялся, куплет озорной,

бесшабашный?

Тебе подпевает проснувшийся морок

вчерашний.

Карточным домиком жизнь рассыпается,

Ничего хорошего не начинается.

На пути осколка оказался кто-то, брызнули слезы.

Теперь он затих, лежит в неудобной живому позе.

Кровь густой кока-колой течет

из пробитого пулей пластика.

И собака взъерошенная скулит

к нему безнадежно ластится.

А ему нормально и клево, уже ничего не важно,

Пусто там, где мысли терзали. И как-то влажно.

И не жалко ему себя, тихой осыпью

мимо ползут вагоны.

А душа еще здесь? Или где-то там,

в созвездии Ориона?

Эта рваная рана, теплый еще,

беззащитный комочек,

Лишь мгновенье назад был живой, а теперь

ничего не хочет.

Он был частью, лишь долю секунды назад,

вселенной,

Она так хотела быть единственной, живой,

бесценной.

Невозможно вместить, неужели она

навсегда распалась?..

Столбняком безнадежным ответ.

Ничего не осталось…

А тот, который напротив…

Пусто в его глазах.

Поэтому надо быть терпеливым,

он нехотя может не то сказать.

Он не видит меня,

открытыми настежь глазами,

Не понимает, зачем ему это все,

сейчас рассказали.

Взгляд его оглушен

невозможностью видеть,

Подходи, если хочешь рискнуть,

попробуй его обидеть.

Ветер колет настырно щеки

Дым горчит, выедает сердце.

Дико танцует хохочущий грязный Джокер,

Где-то смеется и скачет случайное скерцо.

Взрыв и огонь! Покорежены плиты бетонные,

топорщится арматура,

Непоправимо и грубо кем-то оборвана

музыка – архитектура.

Отражается капля мира

в дымящемся зеркале гильзы,

латунно-блестящей.

Кто-то взял себе право решать и карать,

будто он настоящий.

То, что было мгновенье назад

трепетным чувством, мыслью,

живым дыханьем,

Запеклось неизбывным горем, загублено

грубым огня полыханьем.

И уже где-то там между Ригелем и Бетельгейзе,

в созвездии Ориона,

плачет, с нами навечно,

страдающая Мадонна.

Вечно усталые жители, пассажиры метро,

глядят тревожно.

Что это там за звук? Бежать?

Сдвинуться невозможно.

Но нет, повезло пока,

облегченно выдохнули и вздохнули,

В кого-то другого, там, далеко, вошли

звенящие пули.

Скользко и тошно, боком иду, потерянный,

сбита резьба и мера.

Слезы высохли в горле давно…

Какая там, к черту, вера?!..

Кажется, пусто в груди и

тоска неизбывная выиграла.

Но неужто и впрямь, душа умерла,

начисто выгорела?

Земля ползет змеей из-под ног.

Навзничь, чужая и неуместная.

Жалит, бьется, зудит звонок,

Крутится, мелодия, тошно пресная.

Зыбкая вслух тишина звенит,

вязкой сетью томит, нависшая.

Радость странна и нелепа, ядовито горчит,

будто вино прокисшее.

В мире испорченном, сером, где нет чести,

Подлость и зло навсегда вместе.

В мире, насквозь пропитанном ложью,

Кажется, что уже ничего невозможно.

Где кроме зла и силы,

остались шальные пули,

Которые совесть скосили.

Забрали все. И ничего не вернули…

Осколки мира, рвут сердца плоть,

но бьется оно снова.

Ну что? Напрочь! Еще одна… Последняя?

Основа…

Рассыпается память, спекшимся бурым песком,

Если пнуть ее, походя, кованым берца носком.

Рушится карточный домик грез,

смеха и сквозняка.

Разрываются жгучей молнией черные облака.

Гаснет лучик нежный от сердца к сердцу,

От души к душе.

Поздно…

Теперь это просто мишень.

Смерть здесь всего лишь цифра,

в немыслимом вираже.

Счетчик несется бешеный вскачь

И-ни-че-го-не-важ-но-у-же…

Кто-то беспомощно курит,

на экране мертвая пустота рябит.

Чудится, где-то гуляет буря,

издалека свербит.

И не важно, кто мы и где,

есть мы еще, или нет.

Память измята болью,

В пламени, пачкой корчится, от сигарет.

2015

Позволь себе…

Написать

плохое стихотворение.

Надо тоже, поймать вдохновение.

Надо тему лелеять и мысль,

Надо сердцем притронуться. Ввысь

потянуться дрожащей рукой,

потерять мало-мальски покой.

Худо-бедно ли, свет углядеть,

в дали-дальней. На леске поддеть,

тот неведомый, жгучий азарт…

Никому не сумеешь сказать.

Сам не знаешь, что бродит в пруду,

может ёрш или щука. В бреду

что-то чую, а слов не найду.

Пусть уверенной дерзкой рукой

точки ставит над и, но другой,

а не я и не ты, не спеши.

Вечерами тихонько пиши.

Среди ночи, в дороге, во сне,

Под журчанье ручья, в тишине.

А когда стала видимой мгла,

всё связала сомненья игла.

проступила тревога в замшелом краю…

Запою-ка акынскую песню свою.

Выйду в поле, под звездами, на берегу.

И пойму – ничего, никогда не смогу.

Буду струны души потихоньку листать,

и смеяться неслышно – никем мне не стать.

Пусть гуляет под ветром зеленая рожь,

пусть такой же как все, на себя не похож.

Буду сравнивать капли дождя и звуки шагов

Для чего? В том и дело, что ни для че го.

Пусть надежда сама возникает и ма́нит.

И я верю, боюсь. Как обычно, обманет.

Можно просто позволить себе попытаться.

И, как воздухом, музыкой или мечтами питаться,

наслаждаясь покоем, смятеньем души,

бурей чувств. Если можешь, о них и пиши.

Воровато блуждая во тьме

лабиринтами совести, дико мятущейся

в изнеможении среди мерцания

тел обнаженных в испарине страсти

или иллюзий прозрачных и бестелесных

на рваном экране проекций в заштатном театре,

скачущих те́ней уколы в глаза получая,

вместо буханки дымящейся хлеба

с улыбкой твоей озорной, вместо масла,

перехватившего дух колыханья грудей твоих

зыбкоянтарных, близких всевластных

и всё застилающих светом лучистым,

укрытым надежно прозрачной и неприступной

до срока,

что свыше назначен,

словно в бреду ускользающей близкой

и невозможно далекой

льняною сорочкой,

стрёкотом лета и глупой кукушкой,

травою по плечи предел оторочен,

солнечных зайчиков звонких скачки —

бликов упругой волны бесшабашной,

играющей судьбами мира и бедных скитальцев,

компас беспечно забывших бесстрашных.

Среди голосящего хитрого рынка, шалея,

странно себя среди слов потеряв,

ни о чем не жалея,

бродят они меж чужих

нескончаемых мудростей

нерасшифрованных, им говорящих о том,

как ручей прожурчит по камням о прохладе.

Солнце расскажет о жгучих лучах, о Луне,

а она о печали, что окрыляет и дарит опору,

себе вопреки

вплетается в силу надежды беспечной,

как бы ни были воспоминанья горьки.

Я позабуду когда-нибудь молодость вечную,

что оказалась короткой,

как звонкая тонкая свечка.

Мы станцевали с тобой

невозможной любви расставанье,

это пройдет и осыплется листьями,

черствыми крошками слов, среди скал

неприступной души в глубине океана.

Снежным узором укроется, холодом льда

чуть прозрачным затянется свежая рана. И,

попрощавшись с затихшей любовной истомой,

мы, потерявшие самое лучшее,

сгорбившись под невозвратною горькой потерей,

чем бестелесней и горше, тем тоньше, больнее,

тем ядовитей бессильное злое неверье,

тем неизбывней и тяжче тяжелая ноша печали.

Всё, что мы знали когда-то о радости,

мы потеряли.

В детстве далеком фломастером ярким

в календаре отмечали.

Где оно, детство? Забыть, оживить, возвратить,

потерять невозможно…

Что-то вдруг вспомнится детское неосторожно.

Всё, что теперь недоступно, родные глаза

и шершавые теплые добрые руки,

вы наверху обо мне не забыли и знаете всё.

Через муки, мудро и твердо прошли.

Благодарен вам за рожденье, спасенье.

Я прошу вас простить меня,

плачу, надеясь на ваше прощенье.

Все мы в свой срок

пройдем через то, что положено,

все мы всегда на пороге…

И неизбежно готовимся к долгой дороге.

Что мы оставим,

всем новым скитальцам вселенной?

Может лишь памяти, тонкую нить…

ее уповаем нетленной…

Она оборвется

безжалостно, буднично,

так уж ведется

в этом не самом простом

из лучших миров.

Это всё.

Точку поставив в конце.

Сквозь тоску, лихолетье

мы надеемся – кто-то поймет нас, запомнит.

Что эта точка изменит в летящих столетьях?

Лучше не думать об этом

и просто смотреть и дышать,

и закончить это веселое

стихотворенье

молчаньем…

2018

Юнга без ног

Я никогда не ходил под багровым шатром

парусины. В море суровое, штиль или шторм

и тяжелое боцмана слово под дых,

если слаб или сдрейфил.

Целую жизнь нескончаема

мерная качка, как пытка

до звезд, до блевоты, до крови, до хрипа.

С зори до зари, по команде, по реям в ночи

жесткий ветер, секущий глаза.

Зубы и волю в кулак и молчи.

Синих жил маята и надрыв. Научила

шкоты тянуть до конца и привычная гибкая сила.

Через борт ледяная волна,

нахлебавшись до донца.

Хватка железная пальцев

и рома глоток, вместо солнца.

Вперед

Читать онлайн Владимир Пироцкий - Стихийное

Похожие книги