Стихийное - страница 3



Из бесконечной вселенной
идущие к нам ручейки
и они вновь придут.
И наполнят вселенский, души океан,
и поднимут в пареньи,
и ты всё увидишь,
и вспомнишь.
Как рассыпа́л, по наивности,
звезды и зерна граната,
ярко бордовые капли пьянящие звуки,
всё завертелось, на грани потери,
вспучилось лавой, готовою брызги
в экстазе через мгновенье извергнуть.
Всё прожигающих камешков
слезы кровавые точно рубины,
пригоршни спелой рябины
снегу отдать, снегирям,
чтоб они красной грудкой блеснуть,
деловитой и гордой походкой успели
в крепкий мороз прогуляться.
Прохлада
тонкой заветною ниточкой звуков
доверчивых силится вывести ближе
к соленой тропе бирюзовой прилива.
И окунуться в себя
и лететь сам собою.
Светло удивляясь,
без крыльев1
в солнечных бликах играя,
искрясь на упругой волне,
вдыхая рассвет…
2018—2020

Его Муза

Муза его выгоняла из дома, в отчаяньи.
В ночь и премерзкую злую погоду,
в самую хлябь беспросветную стылую,
дерзко кричала ему нескончаемо вслед,
он кричал ей и миру в ответ, ругался и плакал.
Злые несчастные вопли метались по ветру,
свирепо и точно жалили яростно, невыносимо.
Больные слова переплетались искусно
надрывно и скорбно со скрежетом, визгом
горластого и ненасытного вечно семейства.
Шквальный задиристый ветер, слепой ураган
превращался в неистовый смерч, он смешал
все проклятия, жалобы, черное, алое, стоны
в неимоверно бесстыдную адскую хищную
необъяснимую сна круговерть.
Он крушил, выворачивал навзничь привычное,
ввысь улетал, достигая до дна, превращая живое
в зыбкое и эфемерное. В фартуке голая смерть
дерзко и тщетно цветы поливала, препоны
рушились медленно плавились в буре мосты,
оседая в седую пучину…
Молнии жгли и мерцали,
легко рассыпаясь синкопами искр,
проливаясь лучистым дождем через край,
немного наивным и ждущим ответа
во тьме барабаня игриво по листьям и лужам,
тревожил и жег, хохоча,
а ближе к рассвету,
всё уже было разрушено, смято, пустынно…
Извергшись, мощно раскинулась даль,
отпуская устало ресницы и молча
дышала вокруг неизбывной тоской
неотступной, томительной негой…
нездешний покой, крался неслышно и нежно
стелил покрывало тумана ковыльного,
щедро жемчуг капель росы разбросав,
улыбаясь скользил в горизонт,
пожирающий прошлое,
время, миры и пространства…
Слова, обескураженно, дико очнувшись,
стремглав возвращались в чернильницу,
будто страшась потеряться во тьме,
раствориться в глубинах омута чувств
исчезали значенья. Новые жадно бурлили,
в котле клокоча, колдуя, дразня, ослепляя
и яды дробя, превращали в волшебное зелье.
Слова, горечь скрывая за ложью, а ложь
за беззубой улыбкой судьбы, рассыпались,
дико танцуя над пропастью острой и зыбкой,
томно над вязкой и подлой трясиной мечты,
тянущей медленно вниз непреклонно и жадно,
встряхнувшись в последнем рывке,
растворялись туманом…
Ему оставалось, только перо обмакнуть
и уверенно, но осторожно
вытянуть их золотой и жемчужною нитью живой
на чуткую кожу бумаги…
Спокойно и трепетно, весело, честно и просто,
оставив как есть, как случилось…
Выплеснуть всё! Не стыдясь, не тая, беспощадно,
чтобы доверчивый яркий цветок-огонек трепетал
на печальном больном пепелище,
чутко играя смешным озорным ветерком…
Возникало мгновение радости, боли,
чуть сожаленье о чем-то несбыточном…
Тут приходил
сон бородатый,
ключами звенящий,
тушил догоревшую свечку.
Небо темнело на миг…
и взрывалось задиристо утро!
Муза с авоськами шла на базар
продавать эти строчки за гро́ши и
за просто так, раздавать для души,