Никитка так боялся, когда они в первый раз пришли в бассейн. Он кричал как резаный и не давал окунуть в воду даже ножку. Глубокое просторное водное пространство пугало его до чёртиков. И тогда Павлу пришлось сделать то, что с ним в своё время сделал его собственный отец – он размахнулся и бросил сына в воду. Потом он кинулся следом, сопровождаемый гневными криками жены, со смехом подхватил Никитку и вытянул на воздух. И мальчик перестал бояться. Как рукой сняло. Теперь вот его за уши не вытянешь из моря, реки или бассейна. Страх преодолим.
Если только ты не умираешь в чёрном лесу посреди снежной бури, теряя последние крохи храбрости и силы воли.
Они почти поднялись до перевала, шагомер показывал три километра с копейками от реки, и Борис снова упал. На этот раз он не издавал ни звука. Просто лежал в снегу и не шевелился. Павел вернулся к нему и больно пнул ногой в бок.
– Вставай! – зло приказал он. – Чего разлёгся? Вставай!
Борис закашлялся, потом промычал еле различимо:
– Я больше не могу… Замёрзло… Поспать…
– Нельзя спать! – Павел стоял над телом коллеги и шатался от усталости. – Нужно идти. Осталось километра три, не больше. Мы почти пришли, вставай же!
– Нет, замёрзло.
Борис еле слышно шептал что-то, а Павел смотрел в небо и думал. Его переполнял стыд. Злость. Отчаяние. Снова стыд и совесть. Жгучая совесть вспыхивала в голове, бередя чувство долга и требуя от него героического поступка. Тогда Павел нагнулся и схватился Бориса за капюшон. Потянул тело. Протащил его метр и упал сам.
И тут же осознал, что попал в западню. Он копошился в снегу и никак не мог подняться. С каждым мгновением он всё глубже увязал в желании махнуть рукой и остаться на месте, перестать бороться и отдаться на волю стихии. Ноги отказывались держать его, тело казалось огромным, неповоротливым и безумно тяжёлым. Такую многотонную тушу и краном не поднять, куда уж самому справиться. Он не дойдёт.
Ему приснился сон. Дети сидели на сочной зелёной лужайке и выглядели очень грустными. Оля плакала, да и у Никитки глаза покраснели. А потом угол зрения сместился и стало видно небольшое гранитное надгробие, на котором значилось имя и дата смерти.
Павел проснулся резко, как от удара, и принялся подниматься.
– Сука, – прохрипел он. – Ленивая тварь! Слинять захотел… Вставай… Падла! Нельзя… Нельзя бросать…
Ощущая боль и усталость во всём теле, он перевернулся на бок, подтянул ноги и встал на колени.
– Папа! – закричала Оля.
Павел вздрогнул и заставил себя подняться.
Дикий ветер вырывал из него тепло, дыхание тут же стыло, снег колол глаза. Лес трещал и стонал под напором снежной бури. И где-то далеко плакали три родных человека, которых он собирался бросить на произвол судьбы.
Павел стиснул зубы до хруста, потёр руками онемевшее лицо.
– Борис, – позвал он.
Коллега еле слышно промычал что-то в ответ.
– Надо идти, Борис, – пробормотал Павел, трогаясь с места.
– Пойдём, Борис, – приказал он еле слышно, переставляя ноги через мучительную боль.
– Не отставай, Борис, – прошептал Павел, и лес проглотил его прощальные слова.
Поднявшись на вершину гряды, Павел попытался сориентироваться. Бесполезно. Чёрно-снежная пелена давала обзор в пару метров, где уж тут разглядеть горное озеро и домик на его берегу. Павла шатало от усталости и порывов ветра. Он пытался понять, в какую сторону направиться.
Так, ладно, для начала надо хотя бы спуститься с горы, а там видно будет. Точно, тут осталось-то километра три, это ж совсем пустяк. Он к Ире шёл от электрички километров пять, когда тайком навещал её на семейной даче. И тогда ему эти километры казались сущим пустяком, он пролетал их в один момент, стремясь увидеть любимые глаза и услышать самый красивый на свете голос. А что такое три километра… Так, ерунда… Как два пальца…
