Или мнение может принимать форму первоклассного европейского курорта. Ты не успела ещё выйти из лимузина с бронированными стёклами, а тут тебе и поклоны, и реверансы, и как дела, и маникюр с педикюром, и музыка с оркестром. В общем, рай земной. И только для тебя. Знание человека и мнение о нём – это как две разные весовые категории в боксе. Они всегда рядом и никогда не пересекаются. И иногда я думаю, что живу в мире, где всё наоборот, – сперва люди составляют о тебе мнение и только потом знакомятся. В очень необычном мире. Где тебя все знают.
Всякий раз, когда я куда-нибудь прихожу, я вижу, что меня там уже знают. Сначала я удивлялась и чувствовала себя неловко. Потому как никогда не знаешь, что другие о тебе уже знают. И от этого незнания становится как-то не по себе. А потом привыкла. И перестала волноваться. Ведь каждый знает по разным причинам. Наверное, я учила их детей. А может быть, их мучила. А может быть, они прочли обо мне в газете. Или не прочли. А может быть, им кто-то показал на меня пальцем, большим, указательным или средним. Как можно все эти источники информации контролировать? Со временем я даже начала считывать их мнение обо мне по едва заметным невербальным сигналам.
Например, если кто-то после обмена приветствиями рывком проходит мимо, по-особому вздохнув или передёрнув головой, сгруппировавшись и оставив после себя что-то вроде шлейфа или аромата противостояния, фыркающих ноздрей и вздёрнутых бровей, тогда я сразу знаю, какое у них обо мне мнение. В этот момент их шлейф напоминает серебристую дорожку из слизи, которую оставляют после себя брюхоногие моллюски. И мой личный секрет как раз и состоит в умении эту серебристую дорожку считывать. Чувствовать, как она работает, не глядя. И какую информацию в себе несёт. Но об этом секрете знаю только я.
Так вот мы и живём вместе, рука об руку – знание и незнание – больше десяти лет. И я даже не подозревала, в какой степени это знание может повлиять на качество моей жизни. А когда поняла, то было уже поздно.
Однажды в нашем супермаркете появились устрицы. Случилось это незадолго до Рождества. Устрицы попали к нам совершенно случайно, и им суждено было умереть в недрах пропахших рыбой деревенских холодильников, как в пыточных подвалах.
В том месте, где они оказались, не продаются устричные ножи, а исключительно ножи для чистки спаржи. В том месте, где они оказались, жители летают на Майорку и пьют трёхлитровую Сангрию прямо из горлá. В том месте, где они оказались, люди в поисках приключений едут в Бразилию. И иногда привозят оттуда женихов и любовь ко всему горячему. А не любовь к устрицам из холодных вод океана. Кто-то явно совершил очень большую ошибку. А может быть, даже преступление. Или заключил пари. И никто до сих пор так и не знает, проиграл он это пари или выиграл.
Когда я увидела устрицы в нашем сельском универмаге, я остановилась как вкопанная. И не могла дальше идти. Мозг мой впитывал их асимметричную форму, как бледная северная кожа горячие лучи солнца, – беззвучно, мягко и спокойно. Серые бородавки и рубцы на их поверхности можно было бы при желании сравнить с окаменевшими вопросами без ответов, но у меня не было в тот момент такого желания.
Едва заметным кивком головы продавщица отметила мой прибитый вид, смягчила его прибауткой, мол, если хочется, то надо. Я в свою очередь поинтересовалась происхождением устриц, они оказались голландскими. Потом в припадке непонятной сентиментальности в подробностях описала всю мою любовь к устрицам во Франции. И что французские намного лучше. Наверное, наговорила много лишнего.
