Я продолжу ту историю с заявлением. Хочу доказать, что отец и я – вода и пламень, плюс и минус, инь и янь, московский «Спартак» и петербургский «Зенит».
На следующий день я отдал заявление моей матери, написанное Подгорбунским, физруку, а через пару дней, сидя за ужином, отец сообщил:
– Валер, меня в твой лицей вызывают. Не знаешь, по какому поводу?
– Из окон не прыгал, йогуртом в столовке не бросался, – ответил я, жуя пельмени. – Не знаю, чего они там.
В общем, отец отправился на встречу с Натальей Юрьевной. Она у нас второй год классным руководителем, преподает алгебру, такая круглая тетка, на переменах смеется, когда видит, как мы с ребятами бегаем и прыгаем. Сначала смеется, а потом ругает:
– Десятый «А»! Вы маленькие? Пол проломите!
Отец пришел из лицея на следующий день задумчивый, сел перед теликом, взял пульт, но включать телик не стал. Сидел так минуты три, потом позвал:
– Валер.
Я подошел к отцу:
– Чего?
– Сядь. Поговорим.
Не люблю я этот отцовский настрой – каменное лицо, сосредоточенно сдвинутые брови. Сейчас начнется…
В сентябре отец стирал мои джинсы и нашел в кармане нож, тогда тоже были непроницаемое лицо, брови в одну полоску, расспросы:
– Валера, зачем ты носишь нож? Тебе кто-то угрожает? От кого ты решил защищаться?
Я тогда отцу ответил:
– Пап, я иногда люблю колбаски купить… докторской… сяду на бульваре, порежу на ходу и… с булкой. Вкусно!
Я не дурак говорить отцу, что в нашем дворе есть одна компания старших пацанов, они к кому не лень пристают – сигарету дай, деньги. Я как-то от них убежал, но это был позор. С тех пор ношу нож, если новая встреча – не побегу, решил защищаться, как мужик.
Раз отец попросил сесть, я сел недалеко, на диван, сделал внимательное лицо, глаза в кучку. Отец посмотрел на меня и сказал:
– Давай скажи, у тебя есть вопросы ко мне? Что-то не так? Как жизнь молодая?
«К чему это он клонит? – подумал я. – Заход какой-то левый».
Отец смотрел на меня и ждал. Тогда я придумал, что спросить:
– Пап, я в ванной вчера краску для волос нашел. Цвет – роскошный каштан. Ты красишься?
Отец смутился, хотел что-то с ходу брякнуть, но потом хмыкнул и признался:
– Крашусь.
– Зачем? Обновление?
– Валер, это не то, что ты подумал. Просто хочу выглядеть на тридцать пять. Чтобы на работу без вопросов брали.
Отец ответил честно, и мне почему-то стало его жалко.
Моему отцу пятьдесят лет. Все понятно – сутулые плечи, седые виски. Я у него поздний ребенок. Когда отцу было тридцать четыре, я появился на свет и меня назвали в честь моего дедушки по линии отца.
Мы с отцом помолчали. Вдруг он спросил:
– Валер, ты разве забыл, что у тебя плохое сердце? Ты же стоишь на учете у докторов!
– Не забыл, – ответил я. – При чем тут мое сердце?
– При том. В байдарочный поход тебе нельзя. Нагрузки, сложности. В пути приступ, что тогда педагогам делать?
– Ничего. Звонить ноль – три! – раздражился я. – Пап, ну ты как всегда – про нагрузки и мое сердце! Я в Интернете читал – с моей болячкой живут сто лет.
Отец встал, походил по комнате, зачем-то потрогал листья бегонии (у нас на окне растет гигантская бегония), сел в кресло снова и, уже не глядя на меня, сказал:
– Валера, мне надоело твое вранье. Думаешь, данные из одной школы не поступили в другую? И учителя дураки, они про учеников ничегошеньки не знают?
Я пожал плечами: хрен их разберет.
– Кто писал заявление? – спросил отец.
