Сто историй любви Джульетты - страница 19

Кучер просовывает голову в дверцу кареты.

– Мы готовы, милорд, – обращается он ко мне на венецианском наречии.

– Прекрасно, – говорю я. – Поехали.

Я держу руку Амели на своем колене, и мы молчим, пока карета подъезжает к воротам. Стук копыт отдается у меня в ушах как тысяча боевых барабанов, тревожа сон жителей Версаля. Я задерживаю дыхание.

Довольно скоро карета минует ворота, и мы выезжаем на темную дорогу. Амели облегченно выдыхает.

– Мы будем проезжать через Париж? – спрашивает она.

– А ты хочешь?

– Если крюк не слишком большой. Хорошо бы еще раз увидеть город перед отъездом. Кто знает, когда мы вернемся.

– Все, что пожелаешь.

Я открываю окно и высовываюсь, чтобы дать кучеру новые указания. Амели зевает. Я сажусь рядом с ней.

– Положи голову мне на плечо и поспи, – предлагаю я.

– А ты что будешь делать?

Наверное, запоминать каждую секунду этой ночи.

– Возможно, тоже вздремну, – говорю я вслух. – Устроимся тут как две птички в золотой клетке.

– Звучит образно и в то же время ужасно, – поддразнивает меня Амели.

– Уже поздно. По вечерам мое литературное мастерство иссякает, – смеюсь я.

– Я все равно тебя люблю, моя прекрасная венецианская птичка.

Она прижимается теснее, положив голову мне на плечо.

Через несколько минут Амели засыпает. Я обнимаю возлюбленную и чувствую ее дыхание, наблюдая за пролетающим мимо темным сельским пейзажем. В какой-то момент я тоже погружаюсь в сон, а когда просыпаюсь, под колесами грохочет булыжная мостовая и светят фонари.

– Любовь моя, – тихо говорю я. – Мы в Париже.

Амели моргает, прогоняя дремоту, и прижимается носом к окну.

– Как же он красив! – восклицает она, когда в поле зрения появляется Сена.

Улицы за рекой мерцают мириадами огоньков, город словно светится изнутри. Неудивительно, что Париж иногда называют Городом света. Карета движется вдоль набережной, мимо тихих пекарен на пустых улицах. Похоже, в городе наконец воцарился мир, недавние призывы отрубить голову королю и прочие всплески революционного пыла начисто сметены с мостовой на сегодняшний вечер.

Тишина усыпляет нашу с кучером бдительность, и мы замечаем толпу в темноте, лишь когда перед мордами лошадей вспыхивают факелы, а карету окружают люди со штыками и мушкетами.

Амели испуганно отстраняется от окна.

– Свобода, равенство, братство или смерть! – горланят революционеры.

Последнее слово побуждает меня к действию.

– Не двигайся и молчи, – говорю я Амели и высовываюсь в окно. – Scuxéme, – обращаюсь я по-венециански. – Извините, мы всего лишь проезжаем мимо по пути домой…

На мгновение толпу сбивает с толку тот факт, что я говорю на другом языке. Затем их главный – юноша с квадратной челюстью, сжимающий в руке штык, – выходит вперед и смачно сплевывает.

– Мы требуем голов знати, которая обращается с народом как с грязью и спускает наши налоги на роскошные наряды и пирожные.

Амели сжимает мою руку так крепко, что из-под ее ногтей сочится кровь. Я терплю.

Я прекрасно говорю по-французски, однако сейчас намеренно произношу слова с сильным венецианским акцентом:

– Послушайте, мы иностранцы. Мы не сделали вам ничего плохого и хотим только проехать, чтобы вернуться в свою страну.

Вожак обдумывает мои слова и советуется с двумя другими. Нацелив мушкеты, они допрашивают кучера и лакея, которые испуганно лепечут по-венециански, подтверждая мои заверения, что мы не французы.

Возможно, нам позволят продолжить путь.