Сто рассказов о детстве и юности. Роман-взросление - страница 19



– Сашке отдам, – внезапно решив это, сказала я и, отвернувшись, стала опять смотреть в окно на тлеющие полосы заката. Автобус мерно потряхивало на ухабах. До города еще ехать и ехать. В дальних деревнях на краю мира зажигались уютные желтые огоньки.

Прачки

С вечера бабушка включает радио погромче. Пока голос ее племянницы – Зои тарахтит из решетчатой белой коробочки на стене о том, сколько молодой капусты укра… убрали с полей труженики нашего района, радио никто не слушает. Но потом она заканчивает молоть чепуху и переходит к главному.

– И о погоде, – преисполняясь важностью момента, с оттяжкой произносит она. Слушатели вздрагивают и приникают к радиоточкам.

– Тише! – шикает бабушка и замирает, вытянув шею.

О пришествии хорошей погоды наша Зоя вещает проникновенно. Ну ясно! От положения дел на атмосферных фронтах зависит исход пресловутой «битвы за урожай», причем не только на совхозных полях, но и в нашем огороде. Однако на этот раз у бабушки на уме другое…

Услышав, что завтра ожидается вёдро, она удовлетворенно кивает:


– Вот и ладно. Стирать, значит, будем.

Я с сомнением высовываюсь из окна на залитый лужами двор. Брешет наша Зоя! Вон какие тучи! – с надеждой думаю я. Может этот анти… циклоп и не придет еще. Хоть бы не пришел!

Но тучи почему-то слушаются радио и бабушку, а не меня.

И назавтра я просыпаюсь, как на сковородке: солнце лупит в избавленные от занавесок окна, и нажаривает мою постель. Скатерть и полотенца тоже исчезли, зато с улицы несутся такие звуки, словно у нас на крылечке этот самый… циклоп (пришел таки!): урчит, чмокает, булькает и хрустит чем-то твердым – похоже жрет кого-то… прямо с пуговицами.

На всякий случай ныряю под одеяло, но тут в комнату заглядывает бабушка:

– Вставай, засоня! И постелю свою сымай, – велит она. – Слышь, машина уже белье колошматит.

Выдуманные страхи враз выскакивают из моей головы, уступая место настоящим. Подумаешь, циклоп… То ли дело бабушка! Вот если она увидит, что я натворила…


Пару дней назад у меня завелись фломастеры – болгарские: шесть штук в новенькой пачке. Фломастеры – это вам не обгрызенные и обслюнявленные карандаши! Я за вечер две тетрадки изрисовала. Могла бы и больше, но бумага кончилась. А вдохновение – еще осталось. И тут под руку подвернулась подушка – скучная, белая… В общем, благоразумия мне хватило только, чтобы не рисовать принцесс. Потому, что из всех фломастеров писали уже всего два: желтый и красный. И я изобразила цветочки: красные лепестки – желтые серёдки. Цветочки вышли так себе… Бабушке не понравится. Я уж стала жалеть, но что поделаешь: фломастеры – не карандаши, слюнями не сотрешь.


Цветочки бабушка может и не заметила бы. Но не мою виноватую рожу.

– Это еще что за художества?! – восклицает она и сует мне под нос изрисованную тряпку.

– Цветочки… – блею я, – …чтоб красиво…

– Вот я тебе покажу красоту! – свирепо обещает бабуля. И конечно показывает.

Бабушка строгая. А мокрым полотенцем по попе – это хоть кто заплачет!

– А ты не реви! – бабушка смотрит сурово. – Кому говорю! Бессовестная! Такую крепкую наволочку извела… – сокрушенно вздыхает она.


Машинка, словно поддакивая бабушке, сердито рыкнула и замолкла. Пестрое месиво, крутившееся в ее железном брюхе осело; на поверхности с тихим треском лопалась серая мыльная пена. Бабушка пристраивает сверху два плотных валика, сует между ними конец мокрой скатерти и вертит ручку, торчащую сбоку. Между влажных крутящихся губ высовывается длинный язык розовой ткани и ползет в подставленную корзину.