Среди белья, которое оставила мне бабушка, та изрисованная наволочка. Цветочки не отстирались – только поблекли немного. Вот это фломастеры!
А может песком их потереть? Зачерпываю в наволочку воды пополам с песком – она раздувается, как брюхо циклопа…
– Ты что ж тут балуешься? – с легкой укоризной говорит вдруг голос откуда-то сверху.
За спиной стоит молодая учительница – я знаю, она из школы, куда меня отдадут на будущий год. Рукава у нее засучены, через плечо перекинут жгут мокрого белья.
– Цветочки стираю, – со вздохом объясняю я.
– Сама нарисовала? – спрашивает учительница.
Понуро киваю. Она улыбается:
– Красивые!
– Правда? – мне не верится. – А бабушка ругалась… очень, – и я машинально хватаюсь за пострадавшее место.
– Ну я поговорю с твоей бабушкой, – весело обещает она и идет к берегу, где бабуля уже выжимает последние тряпки.
Разговора мне не слышно, улавливаю только обрывки:
– …уж такая егоза! – сетует бабушка.
– Что вы! Что вы! – звонко возражает учительница.
Расстаются они подружками. Бабушка довольно улыбается себе под нос.
На обратном пути наш караван еле тащится – все в горку, да в горку. Бабуля тянет велосипед спереди, а я, упершись руками в корзину на багажнике, толкаю его сзади.
На полдороге останавливаемся передохнуть. Я тяжело отпыхиваюсь, бабушка обмахивается косынкой:
– Ох и вёдрышко нынче! Ох и жарынь!..
– Ба, – решаюсь я, – а что тебе учительница сказала?
– Ишь какая! – бабуля поджимает губы. – Ты почто на меня наябедничала?
– Я не ябеда! Она сама спросила! Ну скажи, бабулечка!
– Ах ты, лиса! – добродушно ворчит бабушка. – Сказала, что рисуешь ты хорошо, и в школе пятерочницей будешь. Поняла?
Я потрясенно киваю. Кабы знать, что похвалят, еще б не так нарисовала!
Развешивать белье во дворе следует по правилам. Впереди – что получше: шторы да покрывала, а неказистое кухонное тряпье и нательное бельишко – это на зады. А то вдруг кто чужой во двор зайдет, и тут на самом виду розовые бабушкины подштанники…
Повесив на шею тяжелую гирлянду прищепок, бабуля командует: занавески – вперед, кофту новую сюда давай. Белые, пахнущие речной влагой паруса простыней, вздуваются под ветром, льняные полотенца хлопают узорчатыми крыльями, а бабушка все трудится над выставкой нашего благополучия.
Наволочку с красными цветами, сиротливо лежавшую на дне корзины, бабушка вешает на самое почетное место – напротив калитки, потом умиленно вздыхает и гладит мокрой ладонью мою бедовую голову.
После репетиции всех отпустили. Это уж последняя перед завтрашним днем. И вообще – последняя. Клавсергевна так сказала и грустно на нас посмотрела. Больше уж не петь ей с нами, отбивая такт загорелой рукой: «До свиданья детский сад, все ребята говорят…». Завтра мы одни петь будем. Только это все зря потому, что тетя Шура, нянечка наша… Ой, вон она на веранде, столы к обеду накрывает, тарелками сердито гремит. Это она на нас злится. Мы ее тайну узнали: тетя Шура наши портфели себе взяла и прячет их в кладовке!
Дело было так. Утром после завтрака Клавсергевна велела всем идти гулять, а меня в группу послала – за новым мячиком. Летом мы всегда на веранде живем, в группу не ходим, только если взять что-нибудь.
Ну вот, пошла я. В группе без нас пусто и прибрано. Игрушки по углам сидят, им нельзя к нам на улицу. Посуда кукольная на полочке расставлена, кубики с картинками. Я бы тут поиграла напоследок, да нельзя, Клавсергевна ждет.
