Сто рассказов о детстве и юности. Роман-взросление - страница 23

– Я говорит, – к заведующей сейчас пойду. Это же чепе! Вы, – говорит, – нам мероприятие сорвали!

– Да я что, – всхлипывает Шура, – мне как Клавсергевна велела… а я человек маленький. Я тута тридцать лет горшки выношу, а вы на мене думаете! Да рази я когда что узяла?» – Тут она нас заметила и говорит: «Вон они – гаврики энти! С них спросить бы надо».

Аннаванна нахмурилась и нас к себе поманила:

– А ну, сознавайтесь, – говорит, – кто в Шурину кладовку лазил и портфели взял?

Шура на нас смотрит, глаза у ней красные, мокрые и щеки нарёваны. И так жалко ее стало.

– Ладно – говорю, – только мы портфели назад не отдалим, а то нас без них в школу не пустят. И все Аннаванне рассказала. Она сперва смеялась, а после говорит:

– Такие большие дети, а глупые! Да зачем же Шуре ваши портфели? Она уж давно выучилась!

Тетя Шура слёзы отерла и тоже разулыбалась, сгребла нас в охапку большими добрыми руками: «Ах вы гаврики мои, – бормочет. – Ведь сюрприз вам хотели сделать… А вы что?»

Сюрпри-из? Мне стыдно сделалось: зачем я про нее плохо думала? Хотелось повиниться, только я не знала как.

Утренник уже на носу. Гости, взволнованно переговариваясь, рассаживались на скамейках, составленных рядами на участке. Пришла Клавсергевна, завитая, торжественная и сразу стала проверять, как мы помним свои стихи. Владимир Сергеич пробовал за стенкой баян, наигрывая что-то знакомое, щемящее.

Портфели у нас все же забрали, но потом раздали опять – вкусно пахнущие новой кожей и изрядно потяжелевшие. Не утерпев, я щелкнула замочком и заглянула внутрь. Там лежал букварь, три зеленых тетрадки, альбом для рисования, пачка цветных карандашей и чинилка.

Еще всем нам дали лохматые букеты из сентябринок и розовых астр. Стебли их были обернуты толстой скрипучей бумагой.

– Цветы, – звенящим голосом сказала Клавсергевна, – в конце праздника можете подарить кому хотите, – и со значением посмотрела на нас.

Я оглядела свой букет. Он был хорош и горьковато пах осенью. Я сразу решила, что отдам его тете Шуре.

Август 1978 года. Прощание с детсадом

В воскресенье проснулись до петухов. Собирались, не зажигая света – пускай бабушка спит. Завтракали у сереющего окна. Зевая и поеживаясь, я пила холодное молоко и ела булку со сливовым – вчерашней варки вареньем, зачерпывая его ложкой прямо из таза. Дед с хлюпом тянул из блюдца пустой чай – он завтракать не любил.

Потом на крылечке обулись в резиновые сапоги, застегнули до самого горла куртки и, захватив приготовленные с вечера корзины, вышли на спящую улицу. Тихо звякнула за спиной щеколда калитки и постелилась под ноги дорога, обсаженная старыми липами – листва, битая по краям утренниками, но еще живая, сухо шелестела вслед. Провожала.

Дорога длинная – мимо ржавой ограды кладбища, мимо тополевых посадок, протянувшихся вдоль шоссе, через луга с почернелыми стогами, где летом на покосах трава полна душистой полевой клубники, все вниз, вниз к лесистым оврагам, полным еловой дремы.

Дорогой я вслух мечтаю, как найду царя грибов. Бабуля особо «белого грибка» просила: уж сделайте милость, добудьте. Белые – лучше всех. Их не варят, не жарят, не солят. Их сушат, нанизав как бусы на суровую нитку и повесив у печки, чтоб сытный грибной дух напитал томленые щи и кашу. Деда кивает серьезно:

– Боровик – он хитрый, не обманись, – и опять принимается рассказывать про страшные бледные поганки. Зря тревожится. Сам же учил грибы разбирать. Вернется, бывало, из лесу, сядет на крылечке – корзина в ногах: «Гляди, – говорит, – примечай, а то пойдем с тобой…»