– Только одну. – Себастьян сделал еще один большой глоток и увидел ее реакцию. – Да оно и лучше на всякий случай быть вместе. Я думаю, вдвоем мы будем в большей безопасности.
– Я бы предпочла спать с Бетти. – Поняв, как это прозвучало, Дженнсен смущенно отвела взгляд и добавила: – Чем в таверне, я имею в виду. В месте, где так много людей… мне бы лучше быть одной. Я бы чувствовала себя в лесу в большей безопасности, чем здесь, в помещении. Я не имела в виду…
– Я понимаю, что вы имели в виду. – В голубых глазах Себастьяна пряталась улыбка. – Вам пойдет на пользу поспать в помещении. Ночь будет тяжелой. А Бетти совсем неплохо в конюшне.
Человек, содержавший конюшню, был немного удивлен, когда его попросили принять на ночь козу, но лошадям соседство коз нравилось, и он согласился.
В ту, самую первую ночь Бетти, наверное, спасла им жизнь. Себастьян бы со своей лихорадкой по крайней мере точно не выжил…
Но Дженнсен нашла сухое место под выступом скалы. В нише оказалось достаточно места для всех. Потом Дженнсен нарезала и набросала еловых ветвей, чтобы холод камня не лишил их остатков тепла. Спутника Дженнсен уложила на ветки, легла рядом сама и уложила Бетти. В результате коза закрывала доступ холоду и давала им тепло, и у них получилась сухая теплая постель…
Дженнсен постаралась в ту ночь не думать о несчастьях. Она даже почувствовала облегчение, когда Себастьян сумел заснуть. К утру в его болезни наступил кризис.
Но наступившее утро стало первым в новой безрадостной жизни без матери.
Не один день Дженнсен преследовала мысль о том, что она оставила тело матери, что мать оказалась брошенной. Ужасающая кровавая схватка возвращалась к Дженнсен в кошмарах. Днем она то и дело принималась рыдать, и сердце ее разрывалось от муки. Жизнь казалось пустой и бессмысленной.
Однако они сумели спастись. Инстинктивное стремление к жизни – как и понимание, что мать пожертвовала собой ради дочери, – заставляли Дженнсен держаться. Временами она жалела, что так труслива, что не может принять смерть и единым махом покончить со всем этим. Но ужас от того, что ее преследуют, заставлял девушку идти вперед. И тем не менее наступали иногда мгновения, когда она чувствовала совершенно яростную жажду жить и желание не допустить, чтобы все жертвы матери оказались напрасными…
– Нам надо поужинать, – сказал Себастьян. – У них есть телячье жаркое. И потом, может быть, вам лучше выспаться в теплой постели, а уж после встретиться со своей старой знакомой. Пока вы будете спать, я покараулю.
Дженнсен покачала головой:
– Нет. Давайте навестим ее сейчас. Мы сможем выспаться позже.
Она видела, как люди ели густое жаркое из деревянных мисок, но ее совсем не привлекала мысль о еде.
Себастьян внимательно посмотрел спутнице в глаза и понял, что ее не отговорить от принятого решения. Тогда он осушил кружку и поставил на стойку:
– Это недалеко. Мы как раз в нужном районе города.
На улице в наступающих сумерках Дженнсен спросила:
– Почему вы решили остановиться здесь, в этой таверне? Были ведь более приятные места, и люди там не выглядели такими… грубыми.
Голубые глаза Себастьяна ощупали здание, темные дверные проемы, аллеи, а пальцы коснулись плаща на уровне рукояти меча – это давало уверенность в своих силах.
– Грубая толпа задает меньше вопросов. Особенно таких, на которые мы не хотим отвечать.
Он казался Дженнсен человеком, который привык избегать всяческих вопросов о себе.
