Подвалил троллейбус. Из него, помогая друг другу, выбрались три старушки.
– Пельмешков не хотите? – зазывает Костя.
– Да куда уж нам с нашей пенсией? – отозвались увядшие подружки. – У нас и зубов-то уже нет.
А сами смотрят на пельмени с такой драматической печалью, что незлое Костино сердце не выдержало. Взял со стола три пачки, раздал им.
– На здоровье, бабушки. Не беспокойтесь. У нас ещё много!
Из следующего троллейбуса выпрыгнул здоровенный детина в варёнке.
– О! Ни фига-се! Пельмени… – порылся в карманах, посерел и спрашивает: – Чуваки, вы вечером тут ещё стоять будете? Чё-то я без денег совсем.
И так оно всё закрутилось, что мы стои́м-стои́м, время идёт-идёт… Вроде что-то и продаётся, но ясности нет: то ли мы торгуем, то ли перетаптывается передвижная выставка изделий Останкинского мясокомбината. Плавно наступали затяжные сумерки, и нам стало окончательно ясно, что в первоначальный план закрались громадные изъяны. Костя опять посетовал по поводу уплывших из рук сосисок.
– На них и спрос выше, и хранить их проще. Ведь сосиски охлаждённые, а не замороженные.
– Хорошо, хоть моросить перестало, – пресёк я его занудство, так как необходимо было срочно что-то решать.
Костя внимательно посмотрел на меня. Сплюнул (чего с ним никогда не случалось) и пошёл будить водилу.
Шофёр пыхнул «Примой», что прикупил в давешнем гастрономе напротив, выругался и заявил, что только под нашу ответственность. Мы набрались неслыханной наглости. Впёрлись своим «газоном» на тротуар у самого выхода из метро «Проспект Мира» – радиальная. Костя заверил водилу, что всё будет хорошо. Но сам не был в этом уверен.
Время было идеальным – час пик. И народ хлынул. Мы едва успевали отсчитывать сдачу. Очередь клубилась, дымилась и извивалась за здание метро в сторону Олимпийского спорткомплекса, и конец её терялся из виду. Голодный, возвращающийся домой с работы, трудовой люд брал по две пачки, ревниво испепеляя взглядом тех, кто замахивался на три.
– Не переживай, всем хватит, – ворчал водила, добровольно впрягшийся в процесс. Завидев, что мы не справляемся, он распахнул кунг и подтягивал оттуда пачки с пельменями, передовая линия которых отступала всё глубже и глубже в кузов.
К половине восьмого вечера очередь стабилизировалась, но расслабляться было по-прежнему некогда – покупатели протягивали засаленные разноцветные рублики и требовали внимания. К половине девятого очередь рассосалась, но торговля всё ещё шла довольно бойко. Одна пышная дама решила поскандалить. Потрясла коробку с пельменями.
– А чёй-то они у вас не гремят?
Мы переглянулись. Плюсовая температура давала о себе знать. Пельмени бессовестно слиплись.
– Да и вес какой-то не такой, – взвесила дама коробку на ладони.
– Не нравится, не берите, – огрызнулся шоферюга, – вас не заставляют.
– Позвольте! – вспыхнула дама, и мы ощутили, что скандалу быть.
В двадцати метрах располагалась овощная точка, оборудованная классическими советскими торговыми весами. Они бесстрастно зафиксировали триста девяносто грамм живого веса, включая картонную упаковку. Дама вернулась к нам во всём великолепии. Она обозвала нас мошенниками и вынудила втянуть голову в плечи.
Да, останкинцы, конечно, красавчики. На пачке написано «500 грамм». Пачка заклеена на заводе. К нам какие вопросы? А то, что в стране инфляция – должны понимать все. Тают зарплаты, пенсии и стипендии. Хиреет картофель, скукоживается лук, истончается морковь. Скудеет початок, чахнет племенной бычок, мельчают семечки в арбузах. Ну и усыхают пачки с пельменями. Что тут такого? Разве должно быть как-то по-другому?
